Константин Махров - Сердца первое волнение

— Что, что? — взяла ее за руку Надя.

— Мне нужно обдумать все до конца. Вероятно, мне нужно найти в себе силы побороть чувство к нему, — сказала Клара, подумав. — Ведь так? Я и хотела спросить вас об этом, Маргарита Михайловна.

— Так-так… — сказали старые часы.

— Маргарита Михайловна… — Надя запнулась. — А может человек второй раз…

— Может, конечно! — Маргарита Михайловна засмеялась. — Да вы еще и первый-то раз не любили.

— Ну, слава богу, — обрадовалась Надя. — Так бы давно и сказали!

Она посмотрела в окно, где на огромном, неоглядном пространстве разливался лунный пожар. И вздохнула украдкой, вспомнив недавний такой же вечер, только очень печальный.

В комнату вошла Евдокия Назаровна и присела на стул, стоявший возле двери.

— Ах, Надя, как ты наивна и как… счастлива! — воскликнула Клара, поправляя волосы. — Ну, вот и все, что я хотела сказать вам, Маргарита Михайловна… Думайте обо мне, что хотите. Больше мне не с кем… «С папой…» — сказал он мне. А я с папой поссорилась, точнее — мы не разговариваем… после того. Он ходит хмурый, а я не могу подойти к нему, заговорить. Я не о нем думаю, а о… маме.

По лицу Клары пробежала тень; бровки ее дрогнули и сблизились.

— О ней. Я была маленькой, когда она уехала от нас. Теперь я припоминаю ее ласки, лицо, голос. И помню и не помню. Она мне что-то говорила, у калитки, когда прощались. Папа помешал. Она просила, чтобы я запомнила что-то, а я ничего не запомнила…

— А я ведь вспомнила! Вспомнила эти слова! — вдруг сказала Евдокия Назаровна.

Клара, Маргарита Михайловна, Надя — все повернулись к ней.

— Агния Павловна сказала: «Когда, говорит, тебе, Кларочка, будет трудно, ты вспомни, что у тебя есть мама. И дай мне знать, и я приду к тебе и сделаю все, чтобы помочь тебе…». Она уехала в Арск, к отцу. Километров сто отсюда.

Клара порывисто поднялась. Она потребовала, чтобы Евдокия Назаровна повторила эти слова еще и еще раз.

— Агния Павловна… моя мама. У меня есть мама… Агния Павловна!.. Где, вы говорите… сто километров? Ведь это близко!

И вдруг она засуетилась, заторопилась, пошла одеваться.

— Я домой… Я домой… — повторяла она. И ушла.

Тогда Надя сказала:

— Маргарита Михайловна, и я пойду. Нельзя ее сейчас оставлять. Ведь правда? Я боюсь, я пойду к ней.

И побежала одеваться.

— Так-так… — говорили часы.

— Маргарита Михайловна! — уже одеваясь, говорила она скороговоркой. — Я с завтрашнего дня за журнал возьмусь, и все такое. И Толюшку засадим. Он ведь не плохой… Меня эти поэты — Сергей и Пантелей — донимают: давай журнал, и никаких гвоздей. А сочинение по Маяковскому трудное будет? Вот бы узнать темы! Аппарат бы такой изобрести!

— Да зачем вам… — улыбнулась учительница. — Вы же готовились. Тебя, я думаю, никакая тема не испугает. Я теперь уверена, что вы напишите хорошо. Четыре месяца упорной работы чего-нибудь да стоят.

— Да, наверно. Если бы так! — сказала Надя. — И если бы Клара нашла свою маму!

Выйдя на улицу, Надя окунулась в море лунного света и снежного, серебристого сверкания. В ушах ее прозвучали теплые слова: «Вся жизнь, все лучшее у вас — впереди!».

И верилось, что это так.

По дороге к Кларе Надя Грудцева столкнулась с Лорианной Грацианской, которая шла, опустив голову.

— Ты что?

— Я… я, понимаешь, не купила киноартистов. Была в магазине. Продают. Поглядела, а покупать… не стала. Спрашивается, зачем они мне? Глупо. Уж не лежит к ним сердце. Эти «Странички» увлекли меня — окончательно и бесповоротно. Они полезней. Только как же я без артистов-то?

— Вот глупая! Обойдешься… чудесненько! Пошли скорее к Кларе…

— А что такое?

— Да так… Стихийное бедствие! И кое-что посерьезнее. Быстрей!

Клара встретила их сдержанно и даже холодно.

— Вы беспокоитесь? Напрасно. Спасибо. Уверяю вас, со мной ничего не случится, ничего. Только я прошу вас: пойдите сейчас домой. Я хочу о многом подумать.

Часа через два пришел домой Модест Григорьевич, очень хмурый и рассерженный. Было собрание почтовых работников. Выступающие говорили о его формализме, буквоедстве. Говорили и о том, что он ходил в школу, обидел молодую учительницу. Он возражал, оправдывался; потом, сердясь на всех, пробрался в задний угол и сидел молча. Ругали его и раньше, но на этот раз — очень крепко. Ему казалось, что его, как виноватого мальчишку, загнали в угол. Темно, душно, тягостно.

Дома он нашел на своем столе записку: «Папа, я взяла у тебя двести рублей. Я поехала за мамой. Или с ней приеду сюда, или останусь у нее навсегда. Так жить я дальше не могу».

Каникулы! — милое, веселое слово!

Нет ничего на свете более приятного, чем каникулы!

Блестит под солнцем гладкий лед — лед катка, сделанного своими руками. Сверкает снег на елочках, натыканных вокруг, искрится воздух, пронизанный тонюсенькими морозными иголочками; летают запахи чего-то сдобного, сладкого, подрумяненного; ну, ясно — это из соседних домов доносятся праздничные ароматы. Уж мамы постарались, напекли, нажарили, ешь — не хочу!

Посередине катка — красавица-елка, высоченная, разубранная, в россыпи разноцветных огней. А вокруг — вся школа, от мала до велика. Мелькают фигуристки в трико и в шубках, отороченных мехом; проносятся солидные старшеклассники в лыжных костюмах всех цветов радуги; а вот мальчуган в шапке с распущенными ушами, в непомерно большом отцовском ватнике шпарит на одном коньке; кого-то целая ватага тащит со смехом и криками. Кто-то упал — летит на собственном пузе; на него — другой, третий… веселая свалка, куча мала! По бокам, у снежных отвалов, — мамы и папы, стоят, смеются, того и гляди сами выйдут на лед… А вон уже один папа, важный, с толстым портфелем, не вытерпел, разбежался… бац! — растянулся. Еще свалка… А смеху-то!

А в окне школы — громкоговоритель, и оттуда несутся вальсы, польки…

Первый день каникул — самый радостный, самый безмятежный! Еще вчера сидели за партами, с дрожью в сердце ждали вызова к доске, волновались, отвечали… Как? Сколько?.. (Ответ — на пальцах: «три»! «четыре»!). Всё! — Те дни миновали; все кончилось, и не так уж плохо… Ну да, конечно, могло быть лучше; если бы поднажать, если бы взять себя в ежовые рукавицы. Хорошо, учтем на будущее. Сегодня отдых, свобода! Спи, катайся, гуляй, читай, — все, что хочешь! А впереди — новогодняя елка, балы-маскарады, лыжные походы, и театр, и концерты. Не зря заседал учком и комитет комсомола, не зря кричали, спорили, из себя выходили серьезные, ответственные члены комитетов, намечая, планируя и перепланируя, как лучше, как веселей организовать каникулы.

Каникулы! Веселая пора, вольготные деньки!..

А наши десятиклассники — нет никого счастливее их! Вон как поблескивают их глаза, вон какие у них широченные улыбки! Вон как они шумят, живым кольцом окружив Маргариту Михайловну, только что подкатившую на беговых коньках. Она вчера раздала им проверенное сочинение — классное сочинение. Знаете ли вы, что такое классное сочинение? Нет, не знаете вы, что такое классное сочинение! Оно — зеркало вашей души, ваших дум, и стремлений, и чувств; оно — и арсенал, и парад ваших знаний, вашего умения верно мыслить и излагать мысли по всем неисчислимым правилам стилистики. Тут уж проверят вашу самостоятельность, тут уж найдут и подсчитают все ваши ошибочки, все до единой описочки, до единой запятой, и так разберут при выдаче — света не взвидишь! Нет ничего более трудного, более страшного, чем классное сочинение. И нет ничего более радостного, чем пятерка — а иногда даже троечка — за сочинение!