Вера Новицкая - Басурманка

И рядом с этой белокурой головой перед глазами девушки встает другая, с густой шапкой черных кудрей, с блестящими, полными молодого задора темными глазами, – образ ее брата. Быть может, и он где-нибудь тут недалеко, и он принимал участие в сегодняшнем жарком сражении? Каким был исход битвы для него? Да, здесь, среди раненых, его нет, но значит ли это, что он цел и невредим? Разве все жертвы попали сюда? А те, что неподвижно и одиноко остались лежать среди опустевшего холодного поля?..

«Если я умру, скажите маме, что я не был трусом, что я не опозорил имени отца», – вспоминает девушка услышанные слова. И мерещится ей эта незнакомая женщина, эта мать, дрожащая за своего мальчика. Сжалится ли над ее детищем ненасытная в своих жертвах смерть? Быть может, и его тоже унесет она?.. Тоже?..

И образ незнакомой женщины сливается с другим, хорошо знакомым, близким, дорогим образом матери ее покойного жениха.

Вот, получив скорбное известие, тесно обнявшись, они плачут в увитой виноградом зеленой беседке, посредине которой ослепительно белой скатертью накрыт стол… Где-то вблизи раздаются шаги… Мигом высыхают слезы девушки… Напряженно и трепетно вглядывается она в хорошо знакомую липовую аллею. Она еще ничего не видит, только слышит… Но слух не может обмануть ее, а главное, никогда не обмануло бы сердце. Разве так радостно рвалось бы оно навстречу этим шагам, если бы не различило хорошо знакомой походки, шагов ее дорогого Юрия?..

Она все еще ничего не видит, только над самым ухом, близко-близко звучит ласковый, любимый голос, от которого так сладко замирает сердце.

– Сестрица, – слышит она за своей спиной. – Сестрица, будьте добры перевязать мне руку, а то уж очень мешала она мне целый день.

Что это? Она, кажется, задремала? Девушка вскакивает и поспешно открывает глаза… Но и с открытыми глазами продолжается все тот же сон… Господи, как крепко она заснула!

Девушка проводит рукой по глазам. Но видение не исчезает: рядом с ней высокая, стройная, хорошо знакомая фигура; на нее удивленно смотрят радостные, ласковые глаза…

– Юрий!.. Ты!.. – восторженным шепотом вылетает из груди девушки.

– Китти… голубка!.. Ты тут?.. – почти одновременно с ее словами срывается радостное восклицание с уст молодого человека.

Первое сознательное движение Китти было осенить себя широким благодарственным крестом за то глубокое, неизмеримое счастье, которое было ей послано…

– Ты не убит!.. Ты жив?!..

– Юрий!.. Ты!.. – восторженным шепотом вылетает из груди девушки.

В радостном порыве девушка протянула ему обе руки. В ответ на это приветствие Юрий одной правой рукой соединил и крепко пожал обе ладони Китти.

– Но ты ранен?.. Что с твоей другой рукой? – уже полная тревоги перед новой грозящей бедой, беспокойно спрашивает девушка.

– Сущие пустяки, приобретенные сегодня и не помешавшие мне весь день пробыть в строю. Неудобно только было очень, лишнее будто что-то болталось. Но я благословляю эту царапину, ведь только благодаря ей я в настоящую минуту тут, возле тебя. Не случись ее, Бог знает сколько бы еще времени могли мы пробыть бок о бок, не подозревая о близости друг друга.

– Дай же прежде всего перевязать твою руку, – полная тревоги, настаивала Китти.

Она, насмотревшаяся за последнее время на страшнейшие увечья, смертельные раны и сложнейшие операции, вся трепетала перед опасностью, мерещившейся ей в небольшом ранении, нанесенном Юрию.

Китти ловко и проворно наложила повязку, затем аккуратно свернула бинты и корпию.

– А вы опять за делом? Право, вам отдохнуть бы хоть немножко, – ласково обратился к ней вошедший в барак старший врач. – Надо же и себя хоть сколько-нибудь пожалеть: ведь вы почти за целые сутки не присели ни разу, – заботливо проговорил он.

– А теперь попрошу часа на полтора отпустить меня, – на сей раз с радостью согласилась Кити. – Тем более, что больные все сравнительно тихи: многие даже дремлют, – пояснила она.

– Ну вот, умница, давно бы так, – похвалил старичок доктор, с отеческой нежностью и болью в сердце следивший за тем, как все время, точно умышленно, морила себя работой эта самоотверженная девушка.

Но не могла же Китти объяснить этому доброму человеку, что еще час назад ей не для кого было беречь себя, а теперь…

Взглянув на просветленное, зарумянившееся лицо девушки, на блеск ее глаз, на счастливую улыбку, впервые открывшую эти губы и, словно по волшебству, согнавшую следы утомления и печали, на озарившиеся изнутри горячим светом ее черты, старик понял, что нечто внезапное, радостное заставило встрепенуться эту придавленную горем молодую душу. Он перевел взгляд на Юрия, на его счастливое лицо, на глаза, с лас кой устремленные на девушку, и в душе порадовался за нее.

Одевшись потеплее, Китти вместе с Юрием вышла из барака.

Кругом все запорошило чистым снежком. Скорбящее небо поспешило затянуть темную картину людской злобы сверкающей белой пеленой, набросив непорочно-чистый покров на кровавое поле. Оно словно хочет выполнить свой последний долг, воздать заслуженные почести этим уснувшим вечным сном верным сынам своей родины и торопится окутать их незатейливое последнее ложе роскошным парчовым пологом, усеять алмазными брызгами.

– Юрий, Юрий! Неужели это действительно ты, не призрак, а ты, живой, настоящий? Ну, дай же взглянуть на тебя, дай хорошенько насмотреться.

Девушка, закинув ему руки на плечи, внимательно и любовно разглядывала каждую черточку этого живого, хотя и сильно исхудавшего лица.

– Боже, Боже, думала ли я, надеялась ли снова смотреть на тебя, держать твою руку, слышать твой голос! Ведь мы считали, что ты умер, убит там, под Смоленском.

И слезы, которые заледенило в сердце горе, растопила горячая радость, заставив их благодатной струей политься из счастливых глаз девушки.

Опять, как там, в Благодатном, припала к плечу Юрия русая головка, опять блаженно билось сердце, опять загоралось в душе счастье, но неизмеримо ярче и лучезарнее выступало оно после густого мрака и безнадежной темноты, столько времени окутывавших все кругом.

– Но расскажи же, расскажи скорей, каким чудом ты спасся? Ведь и Дохтуров, и папа́ по наведенным справкам сообщили нам, что тебя нет в живых. Сядем вот тут, и говори, а то на ходу невозможно, движение мешает сосредоточиться, рассеивает.

Они сели на сломленное бурей придорожное дерево.

– Да, – начал Юрий, – спасся я поистине почти чудом. Видно, было кому горячо молиться за меня и отстоять у смерти, – убежденно вымолвил он. – Всех подробностей я, конечно, не помню. Случилось это тогда, когда неприятель уже ворвался в Смоленск, когда на улицах шла жаркая, неумолимая битва. Город весь пылал, температура становилась нестерпимой, на многих от раскаленного зноя даже загоралась одежда. Люди падали, как мухи. При подобных условиях дальнейшее сражение являлось физически невозможным; гибель становилась неминуемой и бесцельной. Тогда последовал приказ очистить город. Это было последнее, что я отчетливо помню. Мы, кажется, были уже вне городской черты, как вдруг совсем близко от меня что-то засвистело и с шипением закружилось по земле. Затем раздался оглушительный треск, удушливый дым окутал все окружающее. Лошадь подо мной бешено подпрыгнула и взвилась на дыбы. Меня с силой вышибло из седла и отбросило в сторону. В голове раздался страшный звон, и я потерял сознание.