Александр Чуркин - Литературно-художественный альманах «Дружба», № 4

Рядом с ним шагал в запряжке другой пес — серый, высокий и худой, с тощим, как будто облезшим хвостом. Он был первым среди бесчисленного ряда предков-родичей, позволившим надеть на себя лямку-хомут. Природа щедро наделила его умом, обонянием, слухом, остротой зрения и, главное, многочисленными инстинктами, в веках накопленными волками. Эти инстинкты сочетались с его личными качествами и всегда почти безошибочно подсказывали ему, как поступить правильно. Для его предков каждая ошибка всегда значила или смерть или тяжелые испытания, и Пират не ошибался. Он точно знал, как надо держать себя при опасности, во время борьбы с врагом, и ни на один сантиметр не уходили его клыки ни вправо, ни влево, когда он хватал добычу.

Но с тех пор, как Пират позволил Жилкину надеть на себя хомут-лямку, он непрерывно стал ошибаться. Пират был умен, но у него был ум зверя, основанный больше на мышечной и нервной реакции и, главным образом, на инстинктах.

Теперь инстинкты не помогали ему, и Пират делал одну ошибку за другой.

Всё отвлекало его от работы: след мыши, снег, упавший с дерева, тень от куста. Пират останавливался и путал постромки.

Захваченный азартом работы, Щеголь ворчал на него и скалил зубы, чего никогда не делал прежде. Пират виновато смотрел на Жилкина и не обращал внимания на Щеголя.

Жилкин не сердился и не грозил ему. Он терпеливо распутывал постромки, сам тянул за повод, и нарты двигались дальше.

Пират, несмотря на худобу, обладал крепкими мускулами, железными сухожилиями и могучим дыханием. Он был сильнее самой сильной собаки, но как упряжной пес он стоил мало. Он не мог научиться самым простым вещам, которые Щеголь схватывал мгновенно. И каждый раз, когда Пирата запрягали в нарты, у него в глазах было то самое тоскливое выражение, которое впервые появилось, когда Радыгин надел на него ошейник. Только когда Жилкин шел впереди, держа в руках повод, Пират охотно тянул следом тяжелые нарты. Часто случалось, что Жилкин останавливал нарты, распрягал собак и по нескольку часов подряд возился с приборами и инструментами. Щеголь почти всегда убегал в лес, рыскал между кустарников, разрывал мышиные снеговые норы или, подняв с лежки мелкого полярного зайца, с отрывистым лаем гонял его по лесу. Пират редко отходил от Жилкина, он ложился по возможности ближе к нему и не мигая смотрел на хозяина. Казалось, что он выключал все другие органы чувств, кроме зрения, он становился равнодушным к громкому лаю Щеголя, идущего по горячему следу, к запахам близкой добычи, которые ветер приносил из лесу и даже к настойчивым требованиям желудка. Неподвижный, окаменелый, он лежал на снегу и широко открытыми глазами смотрел на Жилкина. Иногда, когда особенно громко лаял Щеголь, как будто боясь поддаться соблазну, Пират резко, как от толчка, поднимался и шел не в лес, а к хозяину и молча клал свою тяжелую голову к нему на колени. Занятый мыслями о работе, Жилкин рассеянно гладил его по голове, и волк смотрел на него полными счастья глазами.

Но не всегда Пират был равнодушен к охоте. Часто, особенно к ночи, он исчезал в лесу. Бесшумно и осторожно скользил он между деревьями, поминутно останавливаясь, нюхал воздух, прислушивался и возвращался только к утру и всегда с раздувшимися от пищи боками.

Дичи в этих местах водилось мало, но зайцев было множество, и Пирату почти всегда удавалось насытиться. Часто он и Щеголь охотились вместе. Обычно на долю Щеголя выпадала роль загонщика, Пират ловко умел перехватить добычу на полпути и мгновенно прикончить. Но от того ли, что Пират здесь не бывал голоден или от чего другого, Щеголь всегда получал свою долю от этой охоты.

И всё же, несмотря на всю привязанность волка-собаки к Жилкину, он не любил находиться в избушке. В то время когда Щеголь наслаждался, лежа в растяжку около железной печурки, Пират предпочитал спать в холодных сенях. К горячей печке, к огню, к дверям, которые он сам не мог открыть, Пират питал инстинктивную неприязнь. В холодные ночи, когда от мороза трещали стены, Жилкин пытался оставлять его в избушке, но Пират скулил и просился на волю. Спал он в открытых сенях, сжавшись в комок и согреваясь собственным теплом.

С каждым днем Пират сильнее и сильнее привязывался к Жилкину. Он даже нарты таскал охотнее и реже путал постромки. Но среди зимы, во время сильных морозов, изменился его характер. Он стал скучным, не хотел тащить нарты, путал постромки, злобно огрызался на Щеголя и равнодушно относился к ласке и к укорам хозяина. Глаза у него сделались мутными, и он по целым дням слонялся вокруг избушки, словно потерял и не мог найти что-то крайне ему нужное.

Жилкин опасался, что Пират заболел, и был с ним особенно ласков, но Пират теперь редко подходил к нему сам, без зова. В избушке он теперь не бывал совсем, и Жилкин положил для него в углу сеней теплый и толстый войлок. Пират покорно улегся на нем, положил свою тяжелую голову между лапами, насторожив уши, и замер. Среди ночи, когда Жилкин давно уже спал, Пират поднялся и бесшумно ушел из сеней. Он долго стоял неподвижный, облитый серебряным лунным светом, как изваяние, и напряженно слушал. Но даже настороженный волчий слух не мог уловить ни малейшего признака жизни вокруг.

Ели и сосны, скованные морозом, застыли черные и неподвижные и только изредка сухо потрескивали, словно простуженно кашляли. На небе холодным зеленым, волчьим пламенем горели миллиарды мелькающих глаз и смотрели равнодушно на одинокого зверя. Ища в них сочувствия, волк поднял к ним лобастую голову с двумя желтыми горящими немигающими звездами и завыл тоскливо и длинно.

В ответ ему испуганно залаял в избе пес, потом открылась дверь, и вышли Жилкин и Щеголь. Пират замолк, но не двинулся с места. Щеголь подбежал к нему, лизнул в нос и тихо, ласково взвизгнул. Жилкин наклонился и пощупал у Пирата нос. Нос был холодный и влажный. Жилкин потрепал зверя по загривку и заглянул в глаза.

Пират стоял равнодушный, с опущенным хвостом и, казалось, не заметил ласки хозяина.

И не успела закрыться за Жилкиным дверь, как Пират снова завыл. Он набирал полную грудную клетку воздуха и до изнеможения тянул одну тоскливую ревущую бесконечную ноту.

И вдруг разом оборвал пение, приподнялся и замер. Напряженный и неподвижный, он слушал долго, затем сначала медленно, шагом, двинулся вперед к озеру и, перейдя его, прибавил ходу. Пират бежал мелкой спорой рысцой туда, откуда прилетел к нему едва уловимый зов. Он несколько раз останавливался, глухо рявкал и, дождавшись ответа, бежал дальше. Потом на его зов уже никто не откликался, но Пират мчался дальше и дальше, ни на метр не уклоняясь от взятого направления и не меняя аллюра.