Лидия Чарская - 7 историй для девочек

– Королю дурно! Помогите! Помогите!

На этот крик сбежалась целая толпа слуг, придворных, офицеров и окружила короля. Растолкав их всех, вперед прорвалась женщина и приподняла бледного как смерть Карла.

– Кормилица, меня хотят убить, убить! – пролепетал Карл, обливаясь потом и кровью.

– Убить тебя, мой Шарль? – воскликнула кормилица, пробегая по окружавшим таким взглядом, от которого все, не исключая самой Екатерины, попятились назад. – Кто хочет тебя убить?

Карл тихо вздохнул и потерял сознание.

– Ай-ай! Как плохо королю! – сказал Амбруаз Паре, которого немедля привели.

«Теперь волей-неволей ему придется отложить прием», – подумала непримиримая Екатерина.

Оставив короля, она направилась к своему второму сыну, с тревогой ждавшему в ее молельне, чем кончатся переговоры, которые имели для него столь важное значение.

Рассказав Генриху Анжуйскому все, что произошло, и, выйдя из молельни, Екатерина застала у себя в комнате Рене.

Впервые после посещения лавки на мосту Святого Михаила Екатерина встретилась со своим астрологом; накануне она послала Рене записку, и теперь он лично принес ответ.

– Ну как? Вы его видели? – спросила королева-мать.

– Да.

– В каком он положении?

– Пожалуй, лучше, а не хуже.

– Он может говорить?

– Нет, шпага перерезала ему гортань.

– Но я же вам сказала – пусть в таком случае напишет.

– Я пробовал; он старался изо всех сил, но его рука успела начертить только две неразборчивые буквы, а затем он потерял сознание. У него вскрыта шейная вена, и от потери крови он совершенно обессилел.

– Вы видели эти буквы?

– Вот они.

Рене вынул из кармана бумагу и подал Екатерине; она торопливо развернула.

– Две буквы – М и О, – сказала она. – Неужели это действительно Ла Моль, а вся комедия, разыгранная Маргаритой, только для отвода глаз?

– Мадам, – сказал Рене, – если я смею высказать свое мнение в таком вопросе, в котором даже ваше величество затрудняется иметь свое, я бы сказал, что месье де Ла Моль слишком влюблен, чтобы серьезно заниматься политикой.

– Вы думаете?

– Да, и в особенности – чтобы преданно служить королю Наваррскому: Ла Моль слишком влюблен в королеву, а настоящая любовь ревнива.

– А вы думаете, что он влюбился в нее по уши?

– Уверен.

– Он прибегал к вашей помощи?

– Да.

– Он просил у вас какого-нибудь любовного напитка?

– Нет, мы занимались восковой фигуркой.

– Пронзенной в сердце?

– Да.

– И эта фигурка сохранилась?

– Да.

– У вас?

– У меня.

– Было бы любопытно, если бы все эти каббалистические заклинания имели то действие, какое им приписывают!

– Ваше величество можете лучше меня судить по результату.

– Разве королева Наваррская любит Ла Моля?

– До такой степени, что не щадит себя. Вчера она спасла его от смерти, не боясь потерять и свою честь, и жизнь. Вот видите, мадам, а вы все сомневаетесь.

– В чем?

– В науке.

– Потому что ваша наука обманула меня, – сказала Екатерина, пристально глядя на Рене.

Но флорентиец выдержал ее взгляд с поразительным спокойствием.

– В каком случае? – спросил он.

– О, вы отлично знаете, о чем я говорю! Впрочем, тут дело, может быть, и не в науке, а в самом ученом.

– Мадам, я не понимаю, о чем вы говорите, – ответил флорентиец.

– А не выдыхаются ли ваши духи, Рене?

– Нет, мадам, когда их получают из моих рук; но если они проходят через другие руки, то возможно…

Екатерина усмехнулась и покачала головой.

– Ваш опиат, Рене, подействовал чудесно: у мадам де Сов еще никогда не было таких красных, таких цветущих губ!

– Мой опиат здесь ни при чем; мадам де Сов, пользуясь правом всех хорошеньких женщин иметь капризы, больше не заговаривала со мной об опиате, а я после наставления вашего величества считал неудобным посылать его от себя лично. Все коробочки стоят у меня дома – те самые, что были и при вас; кроме одной, которая исчезла, но я не знаю, ни кто ее взял, ни с какой целью.

– Хорошо, Рене, когда-нибудь мы еще вернемся к этому, – ответила Екатерина, – а пока поговорим о другом.

– Слушаю, мадам.

– Что нужно знать, чтобы определить продолжительность жизни данного человека?

– Прежде всего день его рождения, его теперешний возраст и под каким знаком зодиака он родился.

– И что еще?

– Нужны его волосы и кровь.

– Значит, если я вам принесу его волосы и кровь, скажу, под каким знаком он родился, его возраст и день рождения, вы узнаете, когда он умрет?

– Да, с точностью до нескольких дней.

– Хорошо! Волосы у меня есть, кровь я достану.

– Этот человек родился днем или ночью?

– Вечером, в пять часов двадцать три минуты.

– Будьте у меня завтра в пять часов: время опыта должно точно совпасть со временем рождения.

– Хорошо, – ответила Екатерина, – мы будем в это время.

Рене откланялся и вышел, как будто не обратив внимания на слова «мы будем», которые указывали, что Екатерина, против своего обыкновения, собиралась явиться не одна. На рассвете следующего дня Екатерина прошла к Карлу.

В полночь она справлялась о состоянии здоровья короля, и ей ответили, что при нем находится мэтр Амбруаз Паре и собирается пустить кровь, если нервное возбуждение не прекратится.

Карл, еще бледный от потери крови и вздрагивая во сне, спал на плече верной кормилицы, которая уже три часа сидела, прислонясь к его кровати, и боялась шевельнуться, чтобы не потревожить своего питомца.

Время от времени на губах больного показывалась пена, и кормилица вытирала ее вышитым платочком из тонкого батиста. У изголовья лежал другой носовой платок, весь в пятнах крови.

Екатерине пришла было в голову мысль завладеть этим платком, но она подумала, что кровь, растворенная слюной, возможно, будет действовать слабее; тогда она спросила у кормилицы, не пускал ли доктор ее сыну кровь, как он предполагал сделать. Кормилица ответила, что кровь уже пускали, что крови вышло очень много и что поэтому Карл два раза терял сознание.

Королева-мать, имевшая, как все принцессы того времени, некоторые познания в медицине, попросила показать ей кровь; сделать это было очень просто, так как Амбруаз Паре велел сохранить кровь для наблюдений.

Кювета с кровью стояла в соседней комнате. Екатерина прошла туда и налила красной жидкости в маленький флакончик, принесенный для этой цели. Затем вернулась, пряча в карманах свои пальцы, кончики которых, испачканные кровью, могли бы выдать ее поступок, оскорблявший святость материнских чувств.

В то же мгновение, когда она появилась на пороге, Карл открыл глаза и был неприятно поражен, увидев свою мать. Припоминая, как это бывает после сна, все свои мысли, проникнутые чувством злой обиды, он сказал: