Лидия Чарская - 7 историй для девочек

Де Муи, Сокур и Бартельми в пылу увлечения кинулись преследовать бежавших. Когда они вбегали на улицу Гренель, одно из угловых окон распахнулось, и какой-то человек спрыгнул со второго этажа на землю, только что смоченную дождем.

Это был Генрих. Свист де Муи предупредил его об опасности, а пистолетный выстрел доказывал серьезность положения и увлек Генриха на помощь своим друзьям. Пылкий, сильный, ловкий, с обнаженной шпагою в руке, он бросился по их следам. Генрих бежал на крик, доносившийся от Заставы Сержантов. Это кричал Морвель, который, чувствуя, что его настигает де Муи, опять стал звать на помощь своих людей, гонимых страхом. Ему оставалось только или обернуться лицом к врагу, или получить от него удар в спину. Морвель обернулся, скрестил свой клинок с клинком врага и почти в тот же миг очень ловко ударил де Муи, но проколол ему лишь перевязь. Де Муи тотчас ответил ударом на удар; шпага еще раз вонзилась Морвелю в раненое место, и кровь хлынула из двойной раны двойной струей.

– Попало! – крикнул, подбегая, Генрих. – Улю-лю! Улю-лю, де Муи!

Де Муи в подбадривании не нуждался. Он снова атаковал Морвеля, но Морвель не стал выжидать врага: зажав рану левой рукой, он со всех ног бросился бежать.

– Бей скорее! Бей! – кричал король Наваррский. – Вон солдаты его остановились, да эти отчаянные трусы ничто для храбрецов!

У Морвеля рвались легкие, дыхание свистело, каждый выдох выносил наружу кровавую пену, наконец, сразу потеряв силы, Морвель упал на месте, но тотчас приподнялся и, повернувшись на одном колене, выставил свою шпагу навстречу де Муи.

– Друзья! Друзья! – кричал Морвель солдатам. – Их только двое. Стреляйте, стреляйте в них!

В самом деле, Сокур и Бартельми где-то заблудились, преследуя двух полицейских, которые бежали по переулку Де-Пули, так что король Наваррский и де Муи оказались двое против четверых.

– Стреляй! – продолжал кричать Морвель, видя, что один из солдат взял на изготовку свою коротенькую аркебузу.

– Ладно, но раньше умри, предатель! Умри, мерзавец! Умри, окаянный убийца! – кричал де Муи, и, отведя левой рукой шпагу Морвеля, он правой всадил свою шпагу сверху вниз в грудь врага с такой силой, что пригвоздил его к земле.

– Берегись! Берегись! – крикнул Генрих.

Оставив шпагу в груди Морвеля, де Муи отскочил назад, так как один солдат уже прицелился и чуть не выстрелил в него в упор; и в тот же миг Генрих проткнул стрелка шпагой – стрелок вскрикнул и упал рядом с Морвелем. Два других солдата бросились бежать.

– Идем, идем, де Муи! – крикнул Генрих. – Нельзя терять ни минуты. Если нас узнают, нам конец!

– Подождите, сир! Неужели вы думаете, что я оставлю свою шпагу в теле этого мерзавца?

Он подошел к Морвелю, лежавшему, казалось, без движения; едва де Муи взялся за рукоять шпаги, торчавшей в груди Морвеля, Морвель приподнялся, схватил выроненную солдатом аркебузу и выстрелил в грудь де Муи. Молодой человек упал, даже не вскрикнув: он был убит наповал. Генрих бросился на Морвеля, но Морвель тоже упал мертвым, и шпага Генриха проткнула только труп.

Надо было бежать; шум привлек много людей и мог поднять ночную стражу. Среди сбежавшихся людей Генрих искал какое-нибудь знакомое лицо и радостно вскрикнул, вдруг увидев мэтра Ла Юрьер.

Так как вся эта сцена происходила у Трагуарского креста, то есть против улицы Арбр-сек, то наш старый знакомый, по самой своей природе человек мрачный и еще больше помрачневший после смерти Коконнаса и Ла Моля, своих любимых постояльцев, прибежал сюда, бросив свои печи и кастрюли как раз в то время, когда готовил ужин для короля Наваррского.

– Дорогой мой Ла Юрьер, поручаю вам де Муи, хотя сильно опасаюсь, что ему ничто уже не поможет. Отнесите его к себе и, если он еще жив, не жалейте для него ничего, вот вам кошелек. А того, другого, оставьте в канаве, пусть там гниет, как собака!

– А вы? – спросил Ла Юрьер.

– Мне надо еще попрощаться. Бегу и через десять минут буду у вас. Моих лошадей держите наготове.

Генрих действительно побежал к домику у Круа-де-Пти-Шан, но, выбежав из улицы Гренель, он в ужасе остановился: толпа народа собралась у двери домика.

– Кто в этом доме? Что случилось? – спросил Генрих.

– Ох! Большое несчастье, месье, – ответил спрошенный. – Сейчас одну молодую красивую даму зарезал ее муж, его запиской известили, что жена находится здесь с любовником.

– А где муж?

– Удрал.

– А жена?

– Там.

– Умерла?

– Нет еще, но, слава богу, лучшего-то с ней не будет.

– О-о! Я проклят! – воскликнул Генрих и кинулся в дом.

В комнате было полно народа, и весь этот народ окружил кровать, на которой лежала несчастная Шарлотта, раненная двумя ударами кинжала. Ее муж, в течение двух лет скрывавший свою ревность к королю Наваррскому, воспользовался случаем, чтоб отомстить.

– Шарлотта! Шарлотта! – крикнул Генрих, расталкивая толпу и падая на колени перед кроватью.

Шарлотта открыла красивые глаза, уже туманившиеся предсмертной дымкой, вскрикнула и хотела приподняться, отчего кровь брызнула из обеих ее ран.

– О, я знала, что не умру, не повидав его, – проговорила она.

В самом деле, Шарлотта будто ждала этой минуты, чтобы вручить Генриху свою душу, так сильно любившую его: как только губы умирающей коснулись лба короля Наваррского и прошептали в последний раз: «Люблю тебя», Шарлотта упала бездыханной.

Генрих не мог дольше оставаться, не губя себя. Он вынул из ножен кинжал, отрезал локон от ее прекрасных белокурых волос, которые так часто распускал, любуясь их длиной, зарыдал и вышел, сопровождаемый рыданиями других людей, не подозревавших, что они плачут над горькою судьбой столь высокопоставленных особ.

– Друг, любимая – все меня бросают, – воскликнул убитый горем Генрих, – все изменяют мне, все разом от меня уходят!

– Да, сир, – шепотом сказал какой-то человек, который отделился от толпы любопытных, теснившихся у домика, и пошел вслед за Генрихом, – но в будущем у вас – престол!

– Рене! – воскликнул Генрих.

– Да, сир, Рене, который оберегает вас. Этот мерзавец, умирая, назвал вас. Стало известно, что вы в Париже, вас всюду разыскивают стрелки. Бегите, бегите!

– А ты говоришь, что я буду королем! Это беглец-то?

– Нет, сир, – не я, глядите, – ответил флорентиец, указывая на звезду, сверкнувшую в просвете черной тучи. – Это говорит она.

Генрих вздохнул и скрылся в темноте

Когда Мери Леннокс прислали жить к дяде, в Миссельтуэйт-Мэнор, все говорили, что она самый неприятный ребенок, какого им когда-либо приходилось видеть. Это была правда. У нее было маленькое худое лицо и маленькое худое тело. Волосы у нее были белокурые, жидкие, а лицо, с вечно кислым выражением, желтое, потому что она родилась в Индии и вечно хворала то тем, то другим.