Лидия Чарская - Дом шалунов

И Гога припал к образу и забился в громких судорожных рыданиях.

Чья-то нежная рука легла на его плечо, чьи-то нежные губы коснулись его лба. Гога быстро оглянулся.

– Мама! – закричал во весь голос мальчик и повис на шее у вновь прибывшей.

– Гога!

– Мамочка! Мама!

И Гога осыпал руки и лицо молодой женщины градом горячих поцелуев.

Мама ответила ему тем же. Она не узнавала своего Гогу в этом странно изменившемся мальчике. Прежнее капризно-надменное выражение исчезло с его лица. Глаза не смотрели на всех с суровой неприязнью. Они были печальны и глубоки, эти глаза, полные слез. Гога точно переродился.

– Мамочка, как ты приехала? Так неожиданно! И ничего не написала! – забросал Гога вопросами мать.

– Я получила письмо от твоего директора, где он написал о страшном происшествии с быком и о том, что один смелый и благородный мальчик спас тебя от верной гибели. Я и приехала поблагодарить этого мальчика и повидать тебя и его! – ответила госпожа Владина тихим, взволнованным голосом.

– Ах, мама… он… Котя… он умирает!.. Мы пришли сюда молиться за него! – безнадежно прошептал Гога, заливаясь слезами.

– Да, он умирает! – хором повторили пансионеры, окружая госпожу Владину и ее сына со всех сторон.

– Бедный ребенок! Неужели ему суждено погибнуть за его великодушный поступок! – печально проговорила молодая женщина и потом тихо спросила у окружающих ее детей:

– А мне позволено будет повидать его?…

– Ну, конечно! – ответил Алек. – Ведь он все равно лежит без чувств. Вы его не можете потревожить. Позвольте, я проведу вас туда.

– Пожалуйста. Гога, милый, не пойдешь ли и ты взглянуть на своего спасителя?… – предложила госпожа Владина сыну.

– Александр Васильевич нам запрещает заходить в лазарет, – ответил ей кто-то из мальчиков.

– В таком случае я пойду одна. Ты подождешь меня, хорошо, мой мальчик?

– Хорошо, мама!

Госпожу Владину проводили до самых дверей комнаты больного всей толпой.

У порога ее встретил директор и горячо пожал ей руку.

– Я знал, что вы, чуткая и отзывчивая, непременно захотите повидать того, кто спас вашего Гогу, – произнес он тихо. – Он очень плох, несчастный мальчик. Впрочем, сейчас ему чуточку лучше, нежели было утром…

От этих слов на лице госпожи Владиной и на лицах сопровождавших ее мальчиков отразилась улыбка маленькой радости и надежды.

Потом вновь прибывшая вошла за директором в комнату больного. Вся толпа маленьких пансионеров бесшумно притаилась у дверей.

Попав из светлой комнаты в полутьму спальни лазарета, госпожа Владина ничего не могла разобрать в первую минуту. К тому же острый запах лекарства, царивший здесь, ударил ей в голову. Ей сделалось почти дурно, и она едва устояла на ногах.

Мало-помалу глаза молодой женщины привыкли к темноте, и она различила большую кровать в углу, кресло и столик с лекарствами подле постели, доктора, сидевшего в кресле, и что-то маленькое, круглое, обложенное пузырями со льдом посреди подушки…

Госпожа Владина легкими, неслышными шагами приблизилась к постели, быстро наклонилась над ней и поцеловала маленькую худенькую ручку, выбившуюся из-под одеяла.

– Спасибо тебе, отважный мальчик, спасибо, что спас моего Гогу! – произнесла она и так же поспешно и легко отошла от постели.

– Вы видели его близко, сударыня? – тихим голосом спросил ее директор.

– Нет.

– Я вам покажу его сейчас… Мы приподнимем штору… Все равно придется давать ему лекарство и потревожить его… Удивительный мальчик, я вам скажу!.. Я редко встречал таких детей!.. Во время болезни он сильно изменился… Пришлось срезать ему волосы… Они были как чистое золото…

– Как золото, говорите вы? – рассеянно проронила молодая женщина и снова наклонилась над постелью больного.

Александр Васильевич осторожно поднял штору. Луч солнца вместе с яркой полосой света ворвался в комнату и осветил ее, кровать и самого Котю. Свет потревожил мальчика. Его веки слабо затрепетали. Черные глаза широко раскрылись и странным взглядом окинули незнакомую даму, стоявшую у его постели. Он пошевелил головой, и мешочек со льдом сполз с его лба…

В тот же миг молодая женщина быстро наклонилась над больным мальчиком и буквально впилась взглядом в красивые глазки, в бледное, изнуренное болезнью лицо…

Странная судорога прошла по ее лицу, и с легким криком: «Он, это он!» Екатерина Александровна Владина упала на руки подоспевшего директора…

Котя был очень изумлен, когда, придя, наконец, в себя в одно холодное утро, увидел очень странную картину.

В комнате было светло. Окно открыто. За окном видны были целые сугробы снега, покрытые белым инеем деревья в саду и тучи галок, сидевших на крыше.

«Как я долго спал, однако! – подумал мальчик. – Уже снег выпал – значит, зима! Неужели же я проспал целую осень?»

И это показалось ему таким смешным и забавным, что он слабо рассмеялся. Его смех разбудил старушку, спавшую подле его постели в широком кресле…

Лицо старушки показалось Коте ужасно знакомым. Но где он видел его, мальчик положительно не мог припомнить.

– Скажите, бабушка, – произнес он слабым нежным голоском, – неужели же я проспал всю осень?

– Нет, ты проболел всю осень, дружочек, – радостно встрепенувшись, произнесла старушка, – а теперь ты поправился, слава Богу, батюшка ты мой!

– Ах, да, – вспомнил Котя. – Бык, кажется, подбросил меня на рога… Не так ли?

– Да, милый! И ты заболел от этого…

– Потому что я стукнулся обо что-то, да? – еще неожиданнее припомнил мальчик.

– Значит, ты помнишь все? – удивилась старушка.

– Все! А вы чья же, бабушка, будете? – спросил он ее снова.

– Я – ничья, милый… Я просто няня…

– А чья няня?

– Одного мальчика, которого зовут Гогой…

– А у него нет мамы и папы, у вашего Гоги.

– Мама есть… Она приехала сюда, чтобы повидать Гогу и тебя поблагодарить за то, что…

– Меня? Зачем же? Ах, да! – снова вспомнил Котя. – Верно, за то, что я отогнал от него быка… Только ведь в этом нет никакой особой важности.

– Как, голубчик ты мой, нет? Да ты чуть не умер! – так и всполошилась старушка.

– Так что же! Лучше я бы умер, нежели Гога… У Гоги есть мама, говорите вы, а у меня никого… Я ведь сирота…

И, повернувшись к стене, Котя тут же уснул крепким сном выздоравливающего ребенка…

Котя поправлялся теперь с каждым днем, с каждым часом. Силы его все прибывали и прибывали. Доктор, лечивший его, уже не приезжал ежедневно, а только раз в неделю, и уезжал с веселым видом, говоря директору одну и ту же фразу на прощанье: