Виктор Московкин - Как жизнь, Семен?

Я хоть и спешил — надумал прямо из школы зайти в райком комсомола, — но тоже не удержался, прокатился через пруд.

Витька Голубин перевез меня на другой берег и, ссадив, помахал рукой.

— Счастливого пути, маэстро!

Недавно он где-то вычитал это словечко и теперь лепит к месту и не к месту.

До райкома можно ехать на трамвае, но я иду пешком. Мне просто нравится смотреть по сторонам, ни о чем не думая.

И все же подмывает: как-то там встретят, устроят ли?

Райком комсомола помещался в уютном деревянном доме, глядевшем на улицу тремя окнами с резными наличниками. У входа висела красивая, блестящая вывеска; ее, наверно, повесили совсем недавно.

В комнате, куда я вошел, было тесно. Почти вплотную друг к другу стояли три стола. За одним девушка в голубом свитере печатала на машинке. Кроме нее, у окна сидели парни в замасленных тужурках. Каждому из них было не больше двадцати лет.

До моего прихода они разговаривали о чем-то веселом. Это было видно по их оживленным лицам.

— Вам придется немного подождать: секретаря еще нет, — сказала мне девушка в свитере.

Я кивнул и остался стоять у дверей. Остроносый парень с пышными, густыми волосами насмешливо взглянул на меня и сказал:

— Садись. Что, как бедный родственник, топчешься у порога?

— Ничего, я порасту.

— Ну расти, — согласился он. — Длинней коломенской версты не будешь. Откуда ты?

— С поселка. Коротков.

— Коротков? Вера Короткова сестра твоя?

— Да.

После этого он стал рассматривать меня с интересом. И уже совсем другим тоном произнес:

— Красивая у тебя сестра. Замуж она еще не вышла?

— Собирается.

Девушка в свитере, не поворачивая головы, заметила:

— У Осипова все девчата красивые.

В ее голосе чувствовалось легкое раздражение.

— Зиночка, — шутливо укорил ее Осипов. — О тебе-то я этого не говорил!

— Спасибо, — с обидой произнесла Зина и ожесточенно застучала на машинке.

Парни — они оказались комсомольцами с фабрики — тоже дожидались секретаря. Из их разговора я понял, что они надумали организовать туристический лагерь, где будет отдыхать фабричная молодежь, но им еще надо купить что-то, а без секретаря они сделать этого не смогут.

Уже выбрано место на берегу реки, за городом; есть договоренность с администрацией фабрики, чтобы отпуск комсомольцы могли получить в летние месяцы.

Они мечтательно говорили, какой это будет прекрасный лагерь.

— Ребята, вы мне мешаете, — останавливала их Зина.

Они виновато замолкали.

— Больше не будем, Зиночка. Молчим.

Но молчать они не могли. Видимо, уж слишком были возбуждены. Сначала начинали шептаться, а потом опять переходили на полный голос.

Зина перестала стучать на машинке и с укором повернулась к ним.

— Не сердись, Зиночка, — примирительно сказал пышноволосый Осипов. — Я же тебя приглашаю в гости на весь отпуск.

— Больно многих приглашаешь, — подобрев, заметила Зина.

— Так я от душевной щедрости, Зиночка! От чистого сердца. Вон и хлопца возьмем, — кивнул он в мою сторону. — Приедешь, хлопец, к нам в лагерь? Что молчишь? По глазам вижу: хочешь.

Он прав. Я хотел бы быть с этими веселыми комсомольцами. Их разговор, шутки и веселость были для меня чем-то новым. Зина опять остановила работу и сердито посмотрела на ребят.

— Хорошо, хорошо. Уходим, — виновато сказал Осипов. — Подождем на улице. Пошли, хлопчик!

Со всего размаху я толкнул дверь и вдруг услышал легкий вскрик.

В коридоре стояла девушка, трясла рукой и дула на пальцы.

— Простите, пожалуйста, — смущенно стал я оправдываться. — Совсем ненарочно.

— То-то и оно, что ненарочно, — морщась от боли, ответила она. — А то бы задала тебе трепку. Ну-ка, дергай за палец.

Я осторожно взял ее тонкий палец и дернул.

— Ой! — тихо вскрикнула девушка.

Она достала из сумочки маленький флакон духов, побрызгала все на тот же ушибленный палец и стала растирать его.

— Говорят, помогает, — пояснила она, не замечая веселой ухмылки на лицах ребят; наблюдая эту сцену, они не проронили ни слова. — Что это ты носишься как угорелый? — спросила она меня.

— К секретарю приходил. А нет его.

— Конечно, нет. Что тебе у секретаря нужно?

— Поговорить хотел.

Следом за ней мы прошли обратно в комнату.

Тут только я догадался, что это и есть секретарь райкома. Она бегло посмотрела отпечатанные Зиной листы и сказала, обращаясь к комсомольцам:

— Только что с собрания, извините, что ждать пришлось. Проходите в кабинет.

Кабинетом оказалась такая же маленькая комната. Посередине стоял длинный стол, накрытый зеленым сукном. На стенах макеты орденов, врученных комсомолу за боевые и трудовые заслуги.

Как-то раз, когда я был в пионерском лагере, к нам на открытие приезжал секретарь райкома комсомола — серьезный, лет тридцати мужчина. Один его вид производил впечатление. Говорил он красивыми, умными словами. Такими я и представлял секретарей райкомов. А этот секретарь — другое дело. Острижена она под мальчишку, очень коротко, и казалась совсем молоденькой, к тому же на щеках у нее ямочки.

— Видишь, Таня, в чем загвоздка, — объяснял ей Осипов. — Фабком подбросил нам, что мог, но этого мало. Не можем достать палаток и еще кой-чего из утвари. Вот список. Позвони в горторг, пусть разыщут.

Они договорились обо всем быстро, и комсомольцы ушли.

— Теперь займемся твоими делами, — сказала Таня, прочитав дяди-Ванину записку. — Значит, тебя зовут Семеном? Фамилия Коротков? И живете вы с Иваном Матвеевичем в одном доме?

— Все верно, — подтвердил я.

И я рассказал ей, что мне надо обязательно работать.

Она слушала внимательно, с интересом, а потом сказала:

— Вот и молодец, что пришел. С семью классами мы тебя пошлем в ремесленное училище. Пока учишься два года, подрастешь, окрепнешь. И на завод придешь уже знающим рабочим.

Я кивнул. Уж если она так доверительно со мной беседует, то плохого не пожелает.

— Вот и чудесно! — обрадовалась она. — Заходи всегда. Спросишь Сычеву Татьяну. Это я. Ты еще не комсомолец? Ну вот, поступишь в ремесленное училище, поймешь, что к чему, и в комсомол примем.

У нас свадьба. Три стола сдвинуты вместе. На столах бутылки и разная закуска. Николай и Вера постарались, истратили все деньги и даже заняли. Так нужно, никому не хочется, чтобы о тебе говорили на поселле, будто ты жадный, или, хуже того, плохо живешь. Поэтому соседи говорят, что стол у нас богатый.

Николаю и Вере нарочно выбрали стулья повыше. Они сидят в самой середине, не пьют, не закусывают, только улыбаются гостям. Такой обычай. Нехорошо, если жених и невеста выпьют и раскиснут. Нельзя, все на них смотрят.

Около Веры сидит дядя Ваня. Он — посаженный отец. Дядя Ваня в вышитой рубашке, перехваченной шелковым пояском, в новых наглаженных брюках. Сегодня он кажется помолодевшим лет на десять.