Карен Арутюнянц - Я плюс все

– Не могу сказать, – прошептал папа.

– Почему? – шёпотом спросил я.

– Потому что у тебя длинный язык и ты всё разболтаешь.

– Кто?! – возмутился я.

– Где мешок? – спросил папа.

– Какой мешок? – не понял я.

– Я не знаю, – сказал папа. – Ты сам спросил.

– Про что?

– Про мешок!

Наконец-то я понял, что папа шутит.

– Ну, папа! – закричал я.

– Тише! – попросила мама из коридора. Она разговаривала с бабушкой по телефону. – И что? – спросила мама.

Бабушка что-то ответила.

– А ты? – спросила мама.

Бабушка ответила.

– Напрасно! – сказала мама.

Бабушка ответила.

– Не надо было ему ничего обещать! – сказала мама.

Бабушка ответила.

– Мама, – сказала мама, – лучше всего позвони ему и скажи, что ты не можешь.

Бабушка ответила.

– Ладно, мамулечка, – попрощалась мама, – до завтра.

И положила трубку.

Папа подошёл к маме и обнял её.

Я улыбнулся.

– Что будем делать? – спросил папа.

– А давайте наряжать ёлку! – предложила мама.

– Девять дней до Нового года, – удивился я.

– А Рождество? – сказала мама.

– Точно! – обрадовался папа. – Двадцать четвёртого! Послезавтра!

– Двадцать четвёртого – Сочельник, – поправила мама папу. – А двадцать пятого – Рождество.

Мама и папа отмечают католическое Рождество. Потом Новый год. Потом православное Рождество. Потом старый Новый год.

Любят праздники.

Я тоже, конечно, люблю. Кто же их не любит? Но, честно говоря, немного утомляюсь. Мне больше нравятся не сами праздники, а каникулы. То есть расстояние между первым праздником и последним.

Праздник – это ураган. А каникулы – это приятная погода.

Мы спустили с антресолей нашу пластмассовую ёлку, которую я помню с раннего детства. Достали коробки с игрушками и гирляндами и принялись за дело.

– Ой! – вскрикнула мама, заглянув в одну из коробок. – Моя любимая игрушка!

Мама потянула за ниточку и показала нам то, что осталось от разбитой ёлочной шишки – матовый красно-оранжевый осколок.

Мама пригорюнилась.

– Не переживай, – сказал я и погладил маму по голове.

– Да… Не буду… – вздохнула мама. – Я помню эту шишку с детства. Она старше меня… Она бабушкина…

– Жалко, – сказал папа. – Ну что поделаешь?.. Значит, такая у этой игрушки судьба. Она радовала стольких людей. Дай Бог здоровья остальным игрушкам!

Мне почему-то стало жалко и маму и папу.

Я вдруг представил, что когда-нибудь, через много лет, я буду так же сидеть со своим сыном, или со своей дочкой, или со своими внуками.

Мы спустим с антресолей нашу старенькую ёлочку и коробку со старыми ёлочными игрушками. Я открою вот эту самую коробку и так же вскрикну:

– Ой! Моя любимая игрушка!

Я вытяну за растрепавшуюся ниточку осколок ёлочного домика или шара.

– Я помню этот шар с детства… – вздохну я. – Он старше меня… Он бабушкин…

И кто-то меня так же пожалеет, как жалею я маму и папу, и подумает: «Там, где радость, там и печаль».

Наверное, для того и существуют праздники, чтобы увидеть печаль и почувствовать вкус радости. И понять, что это навсегда.

Я вижу сон.

Я плыву на кораблике.

На игрушечном ёлочном кораблике по синему морю с белыми волнами-барашками.

Я приглядываюсь.

Да нет! Это не волны-барашки. Это мелкие осколки ёлочных игрушек, которые принадлежали моей маме, моей бабушке, моей прабабушке, прапрабабушке…

Они хрустят под корабликом. Я зажимаю уши, чтобы не слышать этого хруста.

И тогда я слышу только слабое шуршание: так пенятся прибрежные волны, волны, омывающие крохотный островок.

Кто-то машет мне с берега.

Я подплываю ближе.

Это же Жанка! Какая она забавная! Она сама похожа на ёлочную игрушку. На клоуна, что ли?.. На одинокого клоуна, которого угораздило попасть на необитаемый остров…

– Эй, Жанка! – кричу я. – Хочешь стать бабушкой моих внуков?

– Хи-хи-хи! – хихикает Жанка.

– Что ты хихикаешь? – сержусь я. – Я говорю серьёзно!

– Я хочу на твой кораблик! – говорит Жанка.

Мы плывём дальше. Мимо других островов и подводных рифов, мимо китов и старых портов с кораблями, на которых спущены паруса и брошены тяжёлые якоря.

– Ой! – вскрикивает Жанка. – Мы же плывём на бумажном кораблике! Мы утонем!

– Ничего! – успокаиваю я Жанку. – Этот корабль сложил из газетной бумаги мой прапрадедушка! Ему можно доверять! Раньше газеты были толстыми! Не то что сейчас!

– Откуда ты знаешь? – спрашивает Жанка.

– Как это откуда? – удивляюсь я. – Я и есть собственный прапрадедушка! Видите, любезная, какие у меня усы и какое пенсне! Как у писателя Антона Павловича Чехова! А какие часы на цепочке!

– Ой! – Жанка прижимает руки к груди. – А где же мой принц?!

– Я ваш принц! – отвечает мой прапрадедушка. – Поцелуйте меня! Расколдуйте! Я и есть ваш прекрасный принц!

Тут снова появляюсь я.

– Как тебе не стыдно! – стыжу я прапрадедушку. – Ты такой старый, с усами, а пристаёшь с поцелуями!

– Я не старый! – обижается прапрадедушка. – Я заколдованный. Я ещё мальчик, я люблю играть в чудесную игру футбол!

– Ого! – говорю я. – Так что же ты молчал?! У нас отличное поле! Где мой мяч?

– Я его проглотил, – вздыхает прапрадедушка. – Нет у нас мяча…

– Врёшь, брат! – смеюсь я. – Вот мой мяч!

Я достаю из кармана ёлочный шар и показываю прапрадедушке.

– Вот он! – радостно смеюсь я.

– Чур, я стою на воротах! – кричит Жанка.

Тут прапрадедушка подбегает к Жанке и целует её.

И Жанка превращается в милую старушку. Но она не замечает этого.

И я не замечаю.

И наши дети. И наши внуки. И прапрадедушка.

– Прелесть! Прелесть! – повторяет он. – Просто прелесть!

– Прелесть! Прелесть! – шуршат волны-осколки. – Просто прелесть!

А я бью по мячу, и он разлетается над головой миллиардами звёзд, которые повисают в небе, как на гигантской невидимой ёлке.

Дядя Юра замечательный человек!

Когда-то он разбил перед нашим подъездом маленький садик.

Поставил в нём небольшой столик. Две лавочки. Провёл к садику электричество.

Мы часто сидим в этом садике. С Женькой-Пузырём, с другими ребятами. До поздней осени. И даже зимой, когда всё вокруг в снегу. И вроде бы холодно сидеть. Но в дяди-Юрином садике почему-то тепло. Почему-то не мёрзнешь.