Татьяна Свичкарь - И сколько раз бывали холода (сборник)

О нашем кладбище всё говорят, что собираются перенести его. Город состарился, и кладбище растёт. Когда я иду по его дорожкам и смотрю на фотографии на памятниках, я иногда представляю себе, что было бы, если бы все эти люди внезапно ожили. Их здесь больше, чем живущих там, в городе. Здесь был бы свой город… Но он и есть. И Валька теперь стал его жителем.

Иван указывает мне дорогу.

Вальку могли бы похоронить на «новой территории» – там, где сейчас хоронят. Сразу под скудным слоем почвы – камень.

Летом пейзаж – космический. Белые поляны с крестами и обелисками. Камень раскалён от солнца, дышать нечем, могилы так теснятся друг к другу, что нет уже благоговейного отношения к ним. Добираешься – как по клеткам кроссворда – в нужное место. Воду несёшь с собой. Всё несёшь. Если хочешь что-то посадить, цветы какие-то, – землю тоже надо принести.

Вальку могли похоронить у дороги – неприютно, чтобы мимо него шли и шли, тревожа его сон.

Но нет – Иван свернул на одну из боковых аллей старого кладбища.

Я боялась идти. Я не хотела идти. Потому что стоит увидеть на памятнике Валькино лицо – и смерть его станет непреложным фактом. Потому что это значит – я приняла его здесь, пришла к нему: «Здравствуй, вот я тебе цветов принесла…»

Иван протянул руку, указывая…

И раньше, чем подошла, я увидела в нескольких шагах впереди клён… А под ним… Яркие кленовые листья – жёлтые, красные с зелёными прожилками – засыпали плиту, скрывая её черноту – под привычными Валькиными бликами… Это была его последняя картина, вечная картина – живая, меняющаяся… Вон летит, кружится и ложится ещё один золотистый лист.

Слезливой я стала в последнее время. Хочу сдержать слёзы, чтобы перед мальчиком выглядеть мужественной, и не могу… А ещё удивлялась – почему так легко плачут ветераны. На войне не плакавшие…

Он был рад, что мы пришли к нему – его сын и я… Он знал, что мы пришли, и его это радовало – я точно знала.

Если бы я была одна, я бы легла на эту могилу, прижалась бы к камню, чувствуя, как он нагревается под моим телом, – чтобы хоть так почувствовать Вальку, прижаться к нему.

Но при мальчике я могла только гладить чёрный блеск гранита, сметая с него листья всё равно сейчас опустятся новые.

– Валечка, Валечка, солнце ты моё, родной ты мой, как я по тебе соскучилась… Как же я по тебе соскучилась, если бы ты знал!

Он и это знал, потому что всё известно было в его мире, на все вопросы даны ответы. И он точно успокаивал меня, как всегда успокаивал: он теперь будет здесь, и я всегда смогу прийти к нему – на время, поговорить, или насовсем. Тут не страшно, он уже прошёл эту дорогу – и страшного ничего нет…

Я видела реку, тонкий мост, по которому в своё время перейдёт каждый из нас, и Вальку, стоящего на том берегу и улыбающегося мне. Он словно спрашивал:

– Видишь?

Там, на том берегу, в его нынешнем мире, за его спиною, лежал тот город, который разными ликами своими представал во всех его работах. Город сумасшедших цветов – таких чистых, таких ярких, каким всё бывает только в детстве. Город, где нет горя – только щемящая радость, ликование души – от заворожённости этими цветами, алыми, золотыми, синими, изумрудными. И даже чернота здесь – это торжественное величие ночного неба, только закинь голову…

Теперь он мог, никого не спрашивая и ни перед кем не отвечая, бродить по улицам этого города, открывая даже ту красоту этого каменного цветка, что ещё не была передана им.

– Вижу, Валечка.

Я оглянулась на Ивана. У него было лицо послушника, с которым заговорил настоятель. Он стоял, сдвинув брови, губы чуть шевелились. Валька сейчас говорил не только со мной, но и с ним.

Я никогда не умела «ходить по инстанциям», добиваться чего-то. Но сейчас пошла напролом. И открывала двери в кабинеты со словами: «Дайте мне усыновить моего ребёнка!»

…Мы наряжаем ёлку. Достаём старые игрушки из коробки от моей куклы Насти. Мне купили её – огромную, дорогую, с закрывающимися глазами и розовыми волосами, сделанную из сливочно-мягкой резины, – в ту самую пневмонию, которая кончилась больницей и знакомством с Валькой.

Насти уже нет, а коробка сохранилась. Пожелтевшую вату мы осторожно снимаем слоями, обнажая хрупкость часов, люстр, корзин с фруктами, гномов, конькобежцев.

– Ванечка, вешай этот шар повыше – под самый султан. А эти две фигурки надо повесить рядом, они женаты с самого моего детства.

Тяжёлое «дзинь» толстостенных бокалов. Ледяное шампанское.

Третий час ночи.

Ванька сидит на полу возле ёлки, откинувшись спиной на книжные полки, и рисует что-то в блокноте. Ёлочная гирлянда отбрасывает на листок разноцветные блики. А дщерь моя небрежно лежит на животе и водит пальцем по рыжему полу, как по песку. Ах вот почему она так замерла – Ваня её рисует.

Я уплываю в сон, так легко… Может быть, снова увижу ту весеннюю поляну. Что-то цепляется за подушку. Я поднимаю руку. Кольцо. Серебро давно потемнело, но чист и прозрачен хрусталь. И только в глубине его – тёмное пятнышко, похожее на остров посреди океана.

Стихи И.Ратушинской