Тамара Михеева - Когда мы остаемся одни

Анютка фыркнула. Она смотрела на Таля пристально, недоверчиво. «А если знает? Да ну, откуда?».

– Как твой супер-пупер бизнес? – спросил он с издёвкой. Хотел с издёвкой. Не очень получилось. Таль ощущал себя старым-старым. И мама и Анюта сразу это почувствовали. Отец называл их «чуткие мои девочки». Талю вдруг очень захотелось спрятаться. «Я никогда им его не заменю».

– Зачем мне сапоги, мам? Давай лучше Талю новые джинсы купим и телефон.

– Не нужен мне телефон, – поморщился Таль. Она не понимала. Никто не понимал. Ему надо увидеть Янку. – В общем, делайте, что хотите. Я пойду… я спать пойду.

Пока мама хлопотала над Талем, насколько он ей позволил, Анюта прибрала деньги и на столе во дворе разложила собранные с утра камешки. Камешки она собирала в Лягушке – так называли бухту, про которую никто из отдыхающих, наверное, и не знал. Она была маленькая, с такой узкой полоской пляжа, что пройти, не замочив ног, невозможно. Зато белых плоских камешков тут видимо-невидимо. И ракушек. Анюта открыла краски. Зелёная уже заканчивалась. И синяя. Теперь можно будет купить новые. Анюта нахмурилась. Не нравились ей эти Талевы деньги. Какие-то они… тревожные. Анюта не могла отделаться от странного чувства. Красная капля сорвалась с кисточки и капнула на камешек. А ведь она хотела нарисовать море.

– Ню-у-у-та! – будто ветер по траве шорохом, ползком, ужом – голос от забора.

Анюта вздохнула. Опять пришёл. Вот чего ему, а? Анюта вытерла руки полотенцем, вышла за калитку. Ванечка сидел на земле, перебирал траву вдоль дороги, будто волосы.

– Нюта, – расплылся в улыбке. Анюта села рядом. Уткнулась ему в плечо. Опять хотелось плакать.

– Сколько тебе лет, Вань? – спросила она вдруг.

– Нюта.

– Нюта, Нюта.

Он был большой. Выше Таля. И толстый. Он увидел её на набережной, когда она продавала камешки. Подошёл и стал перебирать. Молча. Анюта даже испугалась. Но тут же подбежала к нему женщина, из курортников, из тех, у кого достаток даже на лице написан, в малиновой широкополой шляпе, и заговорила, замолотила языком, будто этими словами старалась успокоить Анюту и весь мир.

– Ванечка, детка, вот ты где! Что же ты бросил маму! Нельзя от мамы убегать, мама волнуется! Ванюша, зайчонок, пойдём, не надо, брось эти игрушки… Ты, девочка, не бойся, он безобидный у нас, просто болеет. Какие красивые рисунки! Это ты рисовала? Какая молодец! Видишь, Ванечка, какая девочка молодец, как хорошо рисует! Пойдём, солнышко, мама купит тебе краски…

– Купит, – огромный Ваня с лицом пятилетнего ткнул в Анютины камешки.

– Купит, купит, купит Ванечке краски…

– Купит.

Он не собирался с ней идти без Анютиных камешков.

– О, Боже мой, малыш…

– Купит!

– Купит, купит! Тебя как зовут, девочка?

– Анюта.

А голос почему-то тихий, не её голос.

– Почём твои… творения? Выбирай, Ванечка, тебе Анюта нарисовала…

– Нюта. Купит.

– Анюта нарисовала, а мы купим, да. Выбирай.

Большой мягкой ладонью Ванечка смёл все камешки со стола в подставленную мамой сумку.

– Зачем тебе столько? Хорошо, хорошо! Сколько их было?

– Я… – Анюта смотрела, как Ванечка достал из сумки горсть и перебирает их, разглядывает. – Я не знаю… берите так. Бесплатно.

Ванечкина мама посмотрела на неё с презрением.

– Дорогая моя, мы не нищие. Сколько их было?

– Четырнадцать.

Ванина мама считала быстро. Она выложила на столик деньги и, взяв сына под руку, потащила его с набережной. Анюта смотрела им вслед.

А наутро они снова пришли.

– Нюта.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, девочка. Что я могу поделать, ему нравятся твои камешки.

Они опять купили все. И приходили каждый день. Анюта узнала, что они из Новосибирска, что им посоветовали жить здесь летом, потому что здешний климат и купание в море полезны для Ванечки. И что папа у них много работает, потому что Ванечке нужны дорогие лекарства. И что он целыми днями играет с Анютиными камешками, как сумасшедший, ни о чём больше слышать не хочет. Перебирает, строит пирамидки, разглядывает. Анюта рисовала каждый день. Раньше она рисовала только местные пейзажики, их охотнее брали, но теперь, для Ванечки, на камешках вырастали цветы и деревья, гуляли львы и жирафы, стояли замки и танцевали дети. Как-то случайно Ванечка узнал, где она живёт, и теперь при первом удобном случае сбегал от мамы. Анюта не знала, сколько ему лет на самом деле. Не знала, сколько лет в его голове. Не знала, почему он такой. Но когда у забора слышалось «Ню-у-у-ута», она брала разрисованные камешки и выходила. И вела Ванечку к его маме. И выслушивала жалобы, что как же они повезут все эти булыжники домой, он ведь ни за что не согласится их оставить.

– Я сегодня ничего не нарисовала, – сказала Анюта и протянула Ванечке камешек, на который капнула красная краска. Она ещё не застыла, скатилась дорожкой до края. Ванечка взял его и вдруг положил за щёку.

– Пойдём, – сказала Анюта, – я тебя провожу. А завтра нарисую тебе дельфина. И лошадь. Хочешь лошадь?

– Нюта.

– Да, Нюта нарисует.

Анюта оглянулась на дом. Окна были пусты. Таль спит, мама, наверное, кормит Пашуню, Маруся возится в песочнице. Никто не знает об Анютиной тайне. О её удачном бизнесе.

Июль звенел, парил, пел, крошился длинными днями и чёрными, звёздными ночами, такими бессонными, такими ждущими – чего, кого? Если бы Янка знала! Она томилась от скуки, томилась от дел, вдруг возникающих среди летнего безделья. Курортники, заполнившие скворечник и весь бабушкин двор, и интересовали, и раздражали. Приехала из Москвы Светка, почему-то на месяц раньше, и Янка была ей так рада! Они бродили вместе у моря, Янка рассказывала про Глеба и Таля, Светка про своего одноклассника Мишу, с которым не разрешали встречаться родители. Дни текли, расползались, однообразные, пустые и наполненные одновременно, и хотелось сбежать.

В середине июля у Даши был день рождения. Светка дала Янке свою модную тунику, они купили один подарок на двоих. Янка чувствовала себя виноватой перед Дашей. Потому что с того дня, как Светка приехала, Янка Даше ни разу не позвонила. Даже странно, что та позвала их на день рождения. Хотя, это ведь Даша. Даша, которая не умеет обижаться, которая смотрит преданно, которая хорошо воспитана и ласково встречает их со Светкой, приглашает к столу. Янка вдруг вспомнила, как Даша говорила ей о брате или сестре, о том, что нет кровно родного человека. «Наверное, она тоже чувствует себя одинокой», – подумала Янка и крепко обняла Дашу, вручая подарок.

– Какие люди!

– Девочки, прошу!

– Светик, ты чудо просто!

Все уже в сборе были. Шрамко развалился на диване, обнимая одной рукой Мирославу Ясько, другой – Васелину. Захар с Таней, Данил Иванов, Катя, Женя, Таль. Янка тут же оценила обстановку: Ярослав без Оксаны и клеит близняшек, это хорошо, значит, в хорошем настроении, значит, доставать не будет. Таль хмур, ну, как обычно, вообще непонятно, на что там Даша надавила, на какие болевые точки, что он согласился прийти. Данил Иванов напрягает, что-то излишне весёлый и всё время переглядывается с Ярославом… Неспроста. Ладно, прорвёмся.