Тамара Михеева - Когда мы остаемся одни

– Нет. Жди Ростика.

Он так сказал это, что Янка даже не подумала возразить. Как это говорится? «Сказал, как отрезал». Почему ей нельзя?! Что Ростик, маленький? Он всё равно до вечера шляться с друзьями будет! Тарас ведь ей не чужой, да Тарас для неё… Но она только кивнула и проводила деда с бабушкой до калитки.

Пожар. Пожар в заказнике. Янка была там, года три назад. До сих пор в глазах у неё стояли огромные скрюченные можжевельники. Тарас тогда ещё говорил, что им много-много лет, что они и Голицына, наверное, помнят. Почему сейчас она о деревьях думает, а не о Тарасе? Да ну, ерунда, он поправится, он же в больнице, не в морге. И если успел потушить, значит, и сам не сильно пострадал. Она поедет к нему прямо завтра. Отвезёт ему его любимую белую черешню, она уже отходит, как раз последнюю соберёт…

– Янка!

– Таль! Ты вернулся?

– А… ты чего здесь? – он видел, как Янка засветилась от радости, увидев его, но тут же понял, что она только что плакала, глаза красные, нос распух… Уж как выглядят зарёванные девчонки, он знал. Янка и не стала отпираться, тут же захлюпала:

– У меня Тарас… Он в больнице лежит, а я… Я к нему приехала, думала, смогу, но он такой…

Таль ничего не понял. Отработанным движением он взял Янку за локоть, отвёл в сторонку, чтобы на них не оглядывались, и заглянул в лицо:

– Что случилось?

– Тарас! Мой дядя! Он же лесничим работает в заказнике на Верхнем Перевале…

И кто-то поджёг его рошу, он тушил и теперь весь в ожогах, всё лицо и руки, и… Он такой страшный там, весь в волдырях… А у него, может, невеста, и бабушка плачет, говорит, что теперь он точно никогда не женится. Ой, да при чём тут это! Я этих гадов ненавижу!

Таль выпустил её локоть. Янка уткнулась лицом в его плечо. Вот как всё обернулось. Думал, денег подзаработать. Думал, ну сгорит немного леса, вырастет новый. Никого же нет в лесу, ведь ночь.

– А ты чего?

– Я? – Таль будто вернулся из той ночи сюда, в сегодня, вынырнул, как из холодной воды. – Да вот, мама просила сходить к врачу, который Пашуню лечил… передать ему тут.

Пакет, висевший на руке, качнулся. Вчера… вчера Хозяин деньги привёз. За то, что поджёг. За то, что Янкин дядька в больнице сейчас. За то, что, вместо деревьев будут там виллы стоять за высокими заборами. За то, что плачет Янка.

Разговор с Хозяином трудный был. Таля до сих пор от него мутило. Они встретились в Феодосии, на набережной, где толпа туристов орала и гомонила, крутились аттракционы, горели огни лотков, затмевая огни порта.

– Плохо сработал, – сказал Хозяин. – Не получилось ничего.

– Да вы что? Горело же, я видел! – возмутился Таль.

– Тихо ты! – прикрикнул Хозяин. – Горело-то горело, только не выгорело, егерь там рядом оказался. Ответственный чересчур. Да не в свою смену. Так что все твои труды прахом… да и мои тоже.

– Я-то тут при чём?!

– Ты… вот что. Вот тебе деньги. И запомни – ты меня не знаешь, в заказнике никогда не был, сидел в горах, траву собирал, – Хозяин цепко взял его за плечо. – И запомни хорошенько: поджигатель у нас ты. Сдашь меня – сам сядешь. Уже не маленький, жалеть не будут. А тебе семью кормить, так вроде? И чтобы я тебя больше не видел. В горах тоже. Понял?

– Понял.

– Вали.

И сам тут же растворился в толпе. Денег оказалось в два раза меньше, чем он обещал.

И за сборы зарплату зажилил, урод. Таль выругался. Он понимал, разбираться бесполезно. Самому бы живым остаться. Хорошо, если все про него забудут. Одна была радость: тут же, в Феодосии, он увидел сердоликовый браслет из гладких, крупных бусин. Точно такой же, какой Янке тогда понравился. Таль купил его и, пока ехал домой, всё крутил в руке. Он представлял, как подарит его Янке, как она ахнет, возьмёт его, примерит, взлохматит Талю волосы, как она одна делает. Может, даже опять поцелует… И хорошо, что лес не сгорел, так им и надо!

Заплаканная Янка подняла на Таля глаза.

– Ты совсем вернулся или на время?

– Совсем.

– К вам дедушка приезжал. Ну, тёти Нияры отец.

– Знаю.

– Он вас в Симферополь жить зовёт.

Таль дёрнул плечом:

– Да вот ещё!

Они замолчали. Таля жгло внутри. Будто пожар из заказника переместился ему в живот.

– Я пойду, Таль. Я маме сегодня на работе помочь обещала, а то народу много очень.

Таль проводил её до выхода, а потом подошёл к регистрационному окну.

– В какой палате лежит Тарас Коркун?

– А ты родственник? К нему только родственников пускают.

– Я племянник.

– Второй этаж, семнадцатая палата. Бахилы есть? Халат надень!

К Тарасу он не попал. Оказалось, что в это время у него перевязка. Таль постоял у закрытой палаты, уткнувшись лбом в побеленную стену. Ну и что он скажет Тарасу? «Прости, я не думал, что так получится»? А что ты вообще думал? Чем ты думал? Эти мысли вертелись в голове по дороге на автостанцию и потом, в пустом автобусе, и пока тащился по Посёлку. Домой он не пошёл. Вышел к морю, к Янкиному камню. Сейчас весь пляж был усыпан курортниками, но тут, у подножья горы, народу было поменьше.

– Пахлава, пахлава, сочная, медовая пахлава!

– Копчёные мидии, рапаны! Райаны, копчёные мидии!

– Черешня, клубника, мороженое…

Звуки, запахи, оголённые тела окружали Таля со всех сторон, будто сгущая воздух. Где-то здесь ходит с самсой мама, Пашуня болтается у неё на животе в «кенгуру». «Кенгуру» подарила тётя Азиза, она приезжала вчера с мужем и двумя дочерьми. А они и не знали, что у них есть тётя и сестры. Чтобы сделать самсу, мама встаёт в шесть утра. Анютка тоже. Анютка помогает маме, а потом берёт свои раскрашенные камешки и идёт на набережную – продавать. Камешки берут охотно, Анютка жуть как возгордилась! Таль забрался на Янкин валун, стал смотреть в море.

– Все из-за тебя! – прошептал он. – Если бы ты не напился, не полез бы в море, ничего бы этого не было!

Он выхватил из кармана сердоликовый браслет и с размаху закинул его в воду. Далеко. Никому не достать.

Ветер срывал его слёзы, будто вытирал их тяжёлым, жёстким кулаком.

Таль выложил перед мамой и Анютой деньги. Злости уже не было. Гордости – тоже. Он чувствовал только страшную усталость. У него так было однажды – когда прыгнул с черешни и сломал обе руки. Его долго-долго везли в Симферополь, и боль была изматывающей, нудной. И он очень устал. Даже когда обезболивающее вкололи и уже ничего не чувствовалось, только усталость осталась. Такая… неподъёмная усталость. Будто никогда не сможешь стряхнуть её, отдохнуть, вернуться к себе прежнему. Мама быстро пересчитала деньги. Испуганно посмотрела на Таля:

– Сыночек… так много…

– Нормально. Я же целый месяц работал. Там тяжело. Поэтому и платят хорошо. Анютке вон сапоги нужны.