Анатолий Максимов - Подлетыши

— Всем трудно, — проговорил. — Легко и прекрасно бывает только в детстве. Потом жизнь приходит к нам новая, неожиданная, о которой ни от родителей, ни в школе ничего не узнаем. Тебе, Игорь, трудно перешагнуть из отрочества в юность, а мне из юности в зрелые годы. И в отчем доме уже не спасешься. Самим надо выгребать против течения. — Илья взял за плечи односельчанина. — Слабая учеба на первых порах — не конец света, такие-то, брат, проводки, — вспомнил поговорку Ергина. — Хочешь, я тебе дам помощника? Говорят Сергей Порошкин силен в электротехнике…

— Отпусти меня, Илья Степанович, домой, — взмолился Мороков. — Ну зачем я и тебя буду позорить и группу тянуть назад. И Мокеича жалко. Такой добрый дед, никогда не ругается — наши пакости в себе переживает.

Илья уговорил подростка уж как-нибудь потерпеть доучиться хотя бы до Нового года. И добавил:

— Ну а там видно будет. Если до крайности прижмет, я тебе дам денег на билет.

Остановится директор в коридоре, заглянет в мастерскую, — вокруг него сразу затабунятся мальчишки, самый закоренелый молчун разговорится с ним.

Умел Иван Семенович Лаптев разговаривать со всеми ребятами одинаково увлеченно, будто не было для него ни отличников, ни отстающих и хулиганистых. Бывает, затянет мастер подростка к директору и, выведенный из терпения, шумит, нервничает… А директор встанет из-за стола — высокий, слегка вьющиеся темные волосы, светло-карие широко открытые глаза праздничный костюм — и веет от него покоем.

Илью тоже Лаптев сразу расположил себе. Мало того, что они виделись по нескольку раз днем, и вечером частенько уходили домой вместе.

…Когда ребята уже легли спать, Илья в своем кабинете негромко наигрывал на аккордеоне. Заходит к нему Иван Семенович, садится рядом на стул. Хотел, наверное, послушать грустную музыку. Илья перестал играть и шутливо спросил:

— Товарищ директор, почему вы никогда не делаете мне замечаний, не указываете на ошибки, не наставляете начинающего замполита на верный путь? Или вживание в училище вы отпустили мне бесконечно долгие сроки?

Илье казалось, что каждый мастер и педагог нашел себя; никто никого не заслоняет, не повторяет. Один он, Дегтярев, путается у всех в ногах, не знает, с чего начинать, за что браться. Все — ну, может, за исключением Паркова — стараются как-то воспитывать ребят, норой делают это не совсем педагогично, зато смело, уверенно, не то что Илья — на каждом шагу оглядывается, сомневаясь в себе.

Директор выслушал Илью, спросил, не возражает ли он, если его собеседник закурит. Пристально глядя на горящую спичку, ответил:

— Чрезмерной опекой можно ведь приучить новичка жить лишь по указке, быть безликим. Лучше я вам вот что скажу: преподаватель эстетики благодарен вам. Чем это вы помогаете ему?.. С ребятами легко находите общий язык. Разве мало на первых порах? — Иван Семенович помолчал, затем попросил: — А теперь сыграйте, пожалуйста, что-нибудь из Чайковского или Рахманинова.

Илья играл минут пятнадцать.

— Если вы уж так сильно настаиваете на замечаниях, — смущенно продолжил директор, — так у меня кое-что на сей счет приготовлено для вас… Ребята, члены редколлегии стенной газеты тридцать пятой группы, приносили к вам на просмотр заметки?.. Ну вот, и вы при них, невзирая на авторов этих заметок, тут же внесли поправки да еще что-то хлесткое сказали насчет ошибок. Была заметка и мастера группы…

Дегтярев схватился за свой ежик, будто хотел оттрепать себя за недомыслие. У него привычка: ворошить ежик в минуты злости на себя. Ведь заметку мастера, в которой оказалось особенно много ошибок, он бы мог исправить или переписать заново не в присутствии подростков. И не узнали бы они, что их мастер не в ладах с грамматикой. Кто же как не замполит должен всячески поднимать в глазах учащихся авторитет воспитателя, а он что наделал!

— Ну, не беда, — ободряюще улыбнулся Иван Семенович. — Сыграйте еще что-нибудь, да пойдем домой, — глянул на свои часы. — Время-то как бежит — скоро полночь!

Илье казалось, что директор, предоставив ему выплывать самому на глубокое русло, не протянет весло, если он, молодой замполит, начнет тонуть. Но вскоре Дегтяреву пришлось изменить свое мнение о Лаптеве.

Как-то незаметно в училище стали привыкать к прогулам ребят: не пришли на занятия двое-трое из группы — ни мастера, ни преподаватели не били тревогу. Хотя на собраниях и совещаниях неустанно говорили, как надо поднять дисциплину. Мальчишки, в недавнем прошлом не утомлявшие себя учебой в школе, и здесь, в училище, держались той же линии. И неизвестно, сколько бы мирились воспитатели с прогулами, если б Дегтярев накануне одного из праздничных дней не заглянул в класс черчения — заглянул и ахнул. Из двадцати пяти человек группы Паркова за столами посиживало всего-навсего двенадцать. Илья кинулся в другие группы, и там оказалось не лучше. Тогда Илья — к завучу. Тот, как о неизбежном зле, хмуро сказал:

— Перед праздником и взрослые расхолаживаются, где уж нам удержать подростков…

Илья забежал к директору, хотя, правду сказать, не ожидал от него действенных мер.

— Закрывайте училище! — с порога потребовал Дегтярев. — Лучше закрыть, чем растить отъявленных прогульщиков…

Иван Семенович терпеливо выслушал Илью и сам отправился по мастерским и классам. А после обеда он велел мастерам и преподавателям, старшему мастеру и завучу срочно собраться у замполита. Дождался тишины и обратился к Дегтяреву:

— Так что вы хотели сказать, Илья Степанович?

Илья смутился. Он вовсе не думал вести совещание, надеялся на директора. Мастера и преподаватели с недовольством ждали, что произнесет замполит: совсем задергали их перед праздником. Директор, присевший к столу, ворошил бумаги — интересно ему было, с чего начнет замполит. Илья понял: не отвертеться — настал час показать себя. Он с запалом начал говорить о прогулах.

— Да нет причины паниковать, — каким-то беззаботно легким тоном заметил старший мастер, — после праздника все наладится.

— Если здесь, в училище, — не отвлекаясь на реплику, продолжал Илья, — ребята привыкнут к тому, что можно безнаказанно, по настроению приходить на занятия, тогда где и когда они осознают, что прогулы — подлость, вредительство…

— Так уж и вредительство, — опять чья-то реплика. — Не слишком громко ли…

— Равнодушие к делу, прогулы — великая беда, особенно на производстве. — Дегтярева оказалось непросто сбить с толку. Говорил он жестко, напористо. — И эту беду порождаем мы — воспитатели и мастера. Я бы вам сейчас, Вадим Павлович, закатил выговор…

— Строгий выговор, — вмешался директор. А слыл ведь добряком, покладистым…