Анатолий Максимов - Подлетыши

— Ме-ельник… живой… — кое-как выговорила Галина Андреевна.

— Где, какой мельник, голубушка? Да это же все из глины…

— Вон там сидит.

Пошли все трое в сад и видят: посиживает на чурбачке преподобный отец Ильи — смирный, даже комаров не гонит с лица.

— Что это за фокусы такие? — упрекнула Надежда Алексеевна. — Девушку до смерти напугал. Ты же остался на пасеке, как очутился тут? Шутник выискался…

— Сижу, где полагается, — пробурчал отец и пристукнул березовой палкой. — Ну, что так, красавица? — обратился к Галине Андреевне. — Ведьму трогали — и ничего, а меня испугались.

— Да, ведьма не подмигивала, не фыркала, а вы… — воспитательница держалась поодаль от пасечника, все еще не веря, что перед ней человек, а не статуя.

— Ступай-ка под душ, — сказала мать отцу, — ужинать пора.

Пришел отец к столу в чистом, рядками влажных волос прикрыл загоревшую лысину, но щетину не сбрил с лица — может, хоть этим хотел досадить жене. Сел на краешек табуретки, взял с блюдца тонкую корочку хлеба. «Что случилось с моим отцом? — думал Илья. — Неужели правду говорит Маруся Морокова: доконали его любознательные туристы. Или постарел да прячет какую-то недобрую перемену в себе?» Хотелось верить Илье, что все это у отца напускное и временное. Он всегда держался дома в ровном настроении. Бывало, летом отец неделями не являлся с пасеки, зимой часто уезжал на охоту, потом дома молча работал. Отца дети уважали. Любое поручение его спешили выполнить наперегонки, получше. От его скуповатой улыбки становилось будто бы светлее в доме. Видели ребята, как всегда внимательна к отцу мать. Когда придет он с работы, воду греет ему, еду готовит. «Ребятки, отец идет!» — воскликнет мать и внешне преобразится: волосы поправит у зеркала, взглянет на себя критически и выбежит отца встречать. Пока отец переодевается с дороги, мать так и вьется вокруг него ласточкой…

— А что, отец! — озорно сказала мастерица за столом. — Подарим терем ребятам? — И обратилась к Илье: — Возьмете? А мы новый срубим.

— Давай, женушка, — вроде бы согласился отец Ильи. — Снова да ладом разворачивай стройку. Начинай, пока я не забыл должность экспедитора. Только ради строек и живем с тобой на свете, других удовольствий у нас вроде бы и нет.

— Я ведь не шучу, — блестели карие глаза хозяйки. — Здесь можно санаторий или дом отдыха открыть. Тут ли ребятам не приволье: сопки, река, озеро…

Отец Ильи ушел к соседу, мать принялась за домашние дела. Едва заикнется Илья что-либо сказать — мать так и насторожится, — ждет от него чего-то последнего, решительного. Прибирает она комнаты, но Илья видит: не думает о том, что делает, — одну и ту же вещь перекладывает с места на место. Ее мысли о сыне, о гостье. Зачем гостья в доме, кто она все-таки для Ильи?..

Галина Андреевна ходила по гостиной, негромко о чем-то напевала, осматривала роспись на стенах.

— Сыграй, мама, что-нибудь, — попросил Илья.

— Да уж поздно…

Однако Надежда Алексеевна взяла с этажерки баян в присела на стул. Трогала тонкими пальцами перламутровые клавиши, подбирала голоса, созвучные своему настроению.

— Застоялся мой дружок, обезголосился… — Мать чему-то рассеянно улыбалась, продолжая перебирать клавиши.

И вот послышались аккорды. Галина Андреевна сразу представила себе широкий разлив Амура, медленный, неотвратимый накат волн — пенистые волны наступали от вечерней зари, забавлялись камешками, растекались прозрачными ручейками…

Поцеловав хозяйку в щеку, гостья вышла из дома. Илья — за ней.

Речка была залита лунным светом — струилась и трепетала. Полыхающий костер высоко освещал черный вал тальников. От костра доносились говор, громкий смех ребят. В деревне ни огонька, только в окне соседа мерцала свечка: электростанция выключилась в полночь.

Они шли рядом белеющей тропинкой к огню ребят.

— Знаете ли? — сбивчивым голосом сказала Галина Андреевна. — Сегодня, как никогда, я чувствую себя перед кем-то виноватой, будто что-то важное нельзя забывать, а я взяла да забыла, как будто жила без роду, без племени, — ничего не видела, не знала. Но вот увидела ваш дом, и в памяти моей озарилась судьба далеких предков с лесами муромскими, с теремами и соборами. Я, наверно, старомодна, к прошлому тянет, а еще воспитательница…

Илья взял ее теплую, шелковисто-сухую руку, чувствовал лесной, цветочный запах волос, вслушивался в ее голос.

Галина Андреевна нерешительно высвободила свою руку и подумала: «Странно все это… Речка Амгуна, родительский дом Ильи… А свечка все горит…»

Илья остановил Галину Андреевну и вплотную увидел ее большие, с лунным светом глаза.

— Ну, что вы? — тихим, напряженным голосом спросила она. — Что-то непонятное сегодня происходит со мной… С нами что-то творится… Вот и Сергей собрался было плыть сюда, к дому-дворцу — и вдруг отказался. Почему, что с ним?.. Пойду к наследничкам, они для меня палатку поставили. И вам спокойной ночи. Нет, спокойного утра…

У дома, смутно освещенного луной, то и дело поскрипывала калитка. Может быть, стояла мать и в тревоге касалась калитки. Звенела, шумела Амгуна, залитая желтым светом…

Через какое-то время на востоке стала заниматься заря. Покатая сопка осветилась бледно-алым контуром. В тальниках запорхали, робко пробуя голоса, птицы. Крупная рыба взыграла на перекате.

На земле начиналось новое утро.