Анатолий Максимов - Подлетыши

— Ну, как там, Демьян Васильевич? — Ергин обратился к столяру. — Как погода в небе? Не пора ли нам с тобой укрывать сеном яблони, не замерзнут?..

— Вот и полюбуйтесь, товарищ замполит! — вроде бы ни с чего взвился Коновалов. — Я пришел сюда работать — ему же стол клеить. Ергина не трогаю, он же, сами видите, убеждаетесь в моем донесении, первым нападает — на мою длинноту намекает. Вот и попробуй теперь, разнервированный, выбиться в отличники производства. — И тут Коновалов говорил как по-писаному, то ли для потехи, то ли что-то скрывал в себе…

Впрочем, вся эта перепалка между мастером и столяром Дегтяреву казалась сейчас слишком неуместной. Ребят выгоняют из училища, а они… У Порошкина матери нет, у Морокова — отец не родной. В школу их навряд ли возьмут, на работу хлипки, только и останется мальчишкам баклуши в подворотнях бить. Так думал Дегтярев, нетерпеливо ожидая, когда Коновалов удалится и можно будет поговорить с Ергиным.

Но Коновалов не спешил уходить. Пришлось разговор вести при нем. Дегтярев начал издалека:

— Вы за что, Елизар Мокеич: чтоб одним сучкорубом больше стало в леспромхозе или одним электриком на стройке?..

Мастер вскинул быстрые глаза на замполита.

— Знаю, к чему клоните… Земля слухом полнится.

— Так вот, — озабоченно продолжал Дегтярев. — Земляк мой, Игорь Мороков, проштрафился… Я мечтал на каникулах наведаться с ним в нашу деревню Голубичную. Неужели придется одному?.. У матери их четверо — от разных, между прочим, отцов… Игорь старший. Ждет мать: скорее бы выучился сын да помогал…

— Не все, стало быть, достойны нас наследнички, — копаясь в моторе, огорченно заметил Ергин.

Коновалов, принявшийся усердно склеивать стол, не преминул подзучить мастера:

— Ну-ка доложи товарищу замполиту, с каким ты умыслом называешь своих ребят наследничками? Внушаешь ли ты подросткам гордость за своих отцов и дедов? Слышу я: говоришь «наследнички» не от чистого сердца, а как-то подковыристо… Дескать, вот раньше были настоящие парни, а вы так себе — горе луковое, одним словом — наследнички…

— Садись, сосед, к верстаку, давай закурим, — тихо сказал мастер. — Надо нам чем-то помочь Илье Степановичу. Слышишь, его земляк попал впросак, а с ним и плямяш мой. Садись, сосед, будем вместе думать.

— Пошто нынче племяшом не хвастуешься? — Столяр упрямо не хотел закуривать «трубку мира». — Вон мой Петро — парень с чистой совестью!

Ергин снял с головы кепку, обнажив густые, цвета стальной проволоки волосы, протянул столяру пачку сигарет; тот, хмурясь, шатал, разглядывал стол.

— Мороков, Мороков… — что-то вспоминая, рассуждал вслух Ергин. — Как же, наслышан о нем. Такой коренастый, все ходил по табору и что-то жевал…

— Так Мороков деревенский парень, — улыбнулся Илья, — а в деревне, бывает, в страдную пору ни обедов, ни ужинов не признают, — что съел на ходу, тем и сыт.

— У меня и своих артистов хоть отбавляй, каждый день представления вижу. В театр не надо ходить. А может, Морокову все-таки лучше сучкорубом стать?..

— Вот где сказывается мастер-воспитатель! — Коновалов никак не мог оставить в покое стол — шатал. — Сидеть бы такому мастеру в будке сторожа. Сутки отдежурил — трое дома спи… Нынче разве мастера? Одна видимость…

Ергин, щуря глаза, сплевывал соринку.

— Зато столяры — любо посмотреть. Хватит шатать мой стол! Без твоего ремонта дольше простоит… Кто так моет, кто? — Ергин сорвался с круглого стула да — к дежурному уборщику. Отнял у него швабру, заелозил под верстаком. — Боишься пополам переломиться? Дома-то моешь полы или все мать, а ты у телевизора хиреешь? — отдал швабру смущенному пареньку, тронул за плечо Петю Гомозова, который рассматривал блестящие самодельные треугольники. — Сбегай за мастером Парковым. Дело есть к нему, — и опять взялся за сверлильный станок; хмурился, нервно подергивал тонкими, в полоску, губами.

— Звал меня, Мокеич? — Парков стоял в проходе, вытирая руки ветошью. — Говори, что хотел.

— Так чем тебе не приглянулся Мороков? С виду-то он вроде бы ничего…

— Раз тебе он глянется с виду, вот и бери. Мне некогда с ним нянчиться.

— Готовеньких, идеальных учеников ищете? — сухо заметил Дегтярев. — А если таковых нет, если все они сложные, трудные, как и подобает быть подросткам?

— Знаю, знаю, — снисходительно ответил замполиту Парков. — Вам бы лучше не со мной — с воспитателями, с наставниками поговорить о разных и трудных. Я скажу вам одно: в пятнадцать лет парень должен быть приученным работать. Пускай неумелым, но готовым к работе душой, сознанием, совестью… Такого я научу делу… — Парков раскраснелся лицом, говорил громко. — Вы понимаете меня? — глядел поочередно на замполита, на столяра, на мастера.

— Так ты насчет Морокова не передумал? — спросил его Ергин. — Ну ладно. Больше у меня к тебе вопросов нет. А то в моей группе ухарей недобор…

— Еще Порошкин, — несмело заикнулся Илья.

— Может, всю его группу, — Ергин кивнул на Паркова, — к себе переманить, так и скажите.

— Порошкина оставляю у себя, — сказал Парков. — Ради отца, когда-то монтерил на его участке. Деловой мужик. Сын, жаль, не в отца… — и вышел Парков из мастерской.

Лет десять назад строители высадились на склоне сопки, между широким заливом и Амуром. И отстроили город Излучинск. До сих пор на окраинах города маячат строительные краны, оттесняясь высокими домами все дальше в тайгу. На другом берегу Амура тоже сопки, по утрам скрываются в густом тумане. И ждет Сергей из утреннего тумана заморские корабли. Мальчишкой он играл в моряков, мечтал о дальних плаваниях, но в мореходное училище не попал, забраковали врачи. Тогда пошел Сергей в ПТУ.

— Хвалю за выбор! — одобрил вечно занятый на стройке отец. — Надо тебе поработать монтером. А потом, кто знает, может, станешь, как и я, — инженером-электриком.

Мать Сергея погибла при несчастном случае на фабрике. Сергей смутно помнит: в том городе, где он жил раньше, были древние церкви, старинные деревянные дома с резными наличниками, тесные улочки и сплошные сады. От цветения садов город весной становился белым. Наверно, потому город этот называется Белев. При Сергее мать положили в гроб (в пять лет все запомнил). Он ехал с ней до кладбища на открытой машине. Но ни дома, ни в машине, ни на кладбище — нигде не показали мальчику лицо матери. Зачем-то закрывали от него простыней. Оттого, наверно, смерть матери детским своим умом Сергей не воспринял, — не поверил он, что мать исчезла со света навечно. После похорон, как всегда, стал он ждать ее домой. Целыми днями просиживал у окна, всматриваясь в прохожих женщин. Услышав шаги по лестнице, замирал, на каждый звонок торопливо бежал отворять дверь. Отец не отдал сына родственникам или в детдом, растил и воспитывал сам. Пока Сергей был маленьким, отец иногда приводил домой красивых и ласковых к мальчугану женщин. Подрастая, Сергей начал сознавать: добрых женщин на свете много, но мать они не заменят… Понимал это и все-таки всматривался в чужих женщин, искал в их облике, фигуре, голосе что-то схожее с материнским. Пришел он в училище, увидел воспитательницу Галину Андреевну и сразу внушил себе: Галина Андреевна и мать — одна и та же душа. Теперь, повзрослев, Сергей, конечно, понимал: мать умерла и перевоплотиться в Галину Андреевну никак не могла. Но сердце не соглашалось с умом. Что тут поделаешь!..