Виталий Бианки - Город и лес у моря (сборник)

И мне представился крошечный-крошечный человечек на скорлупке-лодочке. Под ним бездна – пучина морская. И над ним бездна – воздушный океан, межзвездные неизмеримые пространства…

Оторвав на минутку глаза от поплавка, я взглянул вверх – и между разорванными ветром тучами увидал бездонное синее небо.

«Ведь будет такое время, – подумалось мне, – когда человек непременно научится опускаться в глубь океанов, до самого дна, и подниматься ввысь – до луны, до планет, – может быть, до самых далеких звезд».

И, опять переведя глаза на поплавок, я не мог дать себе ясного отчета: действительно он дрогнул или это мне только показалось?

Мгновенно исчезли бездны – вверху и внизу: глаза мои впились в поплавок.

Он спокойно лежал на воде.

Я выждал несколько минут. Потом повел его удочкой – подальше от скалы: может быть, там клюнет?

Вдруг поплавок встал. И вмиг исчез под водой.

Какая-то неведомая сила увлекла его в темную бездну, натянула лесу, согнула конец моего удилища.

Но другой конец его я крепко держал в руках. Вскочив на ноги, я порывистым движением отдернул удочку.

Руки мои почувствовали сопротивление: кто-то там, в глубине, упирался.

Я потянул сильнее. Руки у меня дрожали.

Тот – внизу – немножко поддался.

Я тянул и тянул.

Из воды показалась камышинка-поплавок.

Поплавок – стоймя – стал подвигаться ко мне.

Но вдруг тот, под водой, встал – и ни с места.

Я рванул. Он поддался, но сейчас же утянул лесу назад.

Я рванул изо всей силы.

На конце лесы вылетела из моря – рыба не рыба, а настоящее чудовище: всё в колючках, голая голова с разинутой зубастой пастью, за ней растопыренные когтистые крылья, спины нет, а сразу хвост – тоже весь в шипах.

Блеснув на солнце темными пятнами, чудовище вместе с лесой опустилось на дно лодки.

Я с торжеством посмотрел на берег: моя взяла!

И хорошо сделал, что посмотрел: оттуда, с берега, грозила мне такая опасность, что я разом забыл даже о своей необычайной добыче.

На берегу стеной стоял сосновый лес. В полукилометре справа он кончался. За ним виднелась дача. От дачи к лесу шел человек в костюме из желтовато-коричневой шерсти, с ружьем за плечами.

Сейчас он войдет в лес. Оттуда ему не будет видно меня. Но если он выйдет из лесу против Пяти Братьев раньше, чем я окажусь на берегу, он сразу заметит меня в море. Тогда я пропал!

Каждая минута была дорога. Не обращая внимания на чудовище, отчаянно бившееся на дне лодки, я прыгнул с борта на камень, отцепил кошку, махнул с ней назад в лодку и сел на весла.

Грести к берегу было легко: ветер дул в спину, волны сами несли меня к цели.

В несколько минут я достиг пристани и поставил лодку на прикол.

Схватив удочку, не успев даже отцепить болтающуюся на конце ее добычу, я бегом по мосткам кинулся к берегу.

Только я соскочил с мостков на песок, из лесу вышел человек в верблюжьем костюме и с ружьем – мой отец.

Отец был строгий человек. Узнай он, что я ездил на Пять Братьев – да еще в такой ветер! – не сидеть бы мне больше в лодке до следующего года.

Ведь мне было всего десять лет, и отец строго запретил мне одному, без взрослых, брать лодку.

Но я был на берегу. Отец, наверное, подумает, что я удил с мостков. В этот день мне везло. Солгать отцу я не мог бы. Но, действуя по вдохновению, я избежал прямого вопроса и, можно сказать, выскочил сухим из воды.

– Папа! – закричал я вместо приветствия. – Я поймал морского черта!

– Ну что за пустяки! – отозвался отец, с любопытством, однако, взглянув на мою добычу, все еще дрыгавшуюся на конце удочки.

Он был большой знаток природы и до старости с великой страстью изучал ее.

– А любопытно, – прибавил он, перехватив у меня лесу. – Это бычок-подкаменщик. Удивительная рыбка. Прячется под камнями, а проплывет кто-нибудь мимо – рыбка ли, водяная мокрица, жучья личинка, – стрелой вылетит – и в пасть. Обжора страшный!

Я слушал и не слышал: гроза миновала, во мне все пело. Отец не видел меня на Пяти Братьях! Когда-нибудь, когда я буду большой, я сознаюсь ему в своем проступке. А пока я – герой.

И что ж такого, что это не морской черт, а всего чертенок – бычок какой-то, рыбка, вся уместившаяся на моей ладони? Сам отец говорит, что это – удивительная рыба.

И что ж такого, что Пять Братьев совсем не скалы, а просто пять камней в каких-нибудь ста метрах от берега? И что там не пучина морская, а совсем мелко?

Ведь я-то и вправду рисковал жизнью, поехав туда один, в такой ветер.

И я вправду поймал там замечательное маленькое чудовище – все из колючих крыльев-плавников да из хвоста с шипами.

Отец пойдет сейчас дальше – он вышел на охоту, – а я побегу домой и буду хвастать своей необычайной добычей матери и всем своим товарищам. И все будут ахать и удивляться. А кой-кому из товарищей я даже шепну на ушко, где я этого морского черта добыл с риском для жизни.

И все равно над морем бездонное небо, а под ним бездонные моря и океаны, и весь огромный мир кругом меня, надо мной и подо мной полон неизведанных тайн. И я их буду открывать всю жизнь, потому что это самое интересное, самое увлекательное занятие в мире!

В первый раз это случилось со мной, когда мне было шесть лет.

Я играл на песке у моря. Никого не было рядом: мать присматривала за мной из окна. Домик наш стоял у самого берега.

Я делал из песка горки и проводил канавки. И хотя все мое внимание было поглощено этим интересным занятием, я вдруг заметил, какая сделалась кругом тишина.

Наверное, подошел полдень – солнце над моей головой светило почти отвесно. Будто онемело все вокруг – мне показалось, весь мир. Хрустальной горой – почти зримой – воздвигалось до самого неба безмолвие. Как это произошло? Мгновенно или же исподволь, незаметно для меня, увлеченного своей забавой? Я не слышал птичьих голосов в саду нашего дома – птицы молчали, попрятались, затаились. Ничто не шевелилось там, в саду; укороченные, иссиня-черные тени кустов и деревьев неподвижно лежали на дорожке. Даже ветер будто затаился. Столько живого было вокруг меня – птицы, цветы, деревья, – я чувствовал эту огромную, разнообразную жизнь, и все замерло, будто затаило дыхание и вслушивалось, вслушивалось: вот кто-то скажет слово – удивительное, неслыханное слово, – и разом рухнет эта непонятная мне немота.

Когда я теперь вспоминаю себя ребенком, именно так мне представляется мое тогдашнее ощущение этого безмолвия. Тишина, внезапно наступившая, мне казалась таинственной, я не мог ее разгадать своим детским умом и замер сам, и вслушивался, ждал, что вот в самой этой неподвижности полдня, в самом пространстве, наполненном зноем, с минуты на минуту что-то произойдет – и тайна исчезнет. Как в сказке из «Тысячи и одной ночи» «Али-баба и сорок разбойников», раздается заклинание: «Сезам, откройся!» – и перед человеком открывается гора, полная сокровищ.