Виталий Бианки - Мурзук (сборник)

– Теперь гляди, – сказал Сидорка, положил всех щенят в полу своего полушубка, вынес за дверь и кинул в снег. Дверь в юрту оставил открытой.

Щенки барахтались в снегу и пищали. Мать рвалась к ним, но Сидорка держал ее крепко. Она звала своих детей.

Скоро один из щенков – серый – показался на пороге юрты, перевалился через него и – слепой – уверенно заковылял к матери.

Прошло несколько минут, пока явился второй. За ним третий, четвертый – все шесть щенков нашли свою мать. Она слизала с каждого снег и спрятала всех под свой теплый пушистый живот.

Сидорка закрыл дверь в юрту.

– Понимаю, – сказал отец. – Беру того, который пришел первым.

Сидорка взял у лайки серого щенка и передал отцу.

Отец с бабушкой выкормили щенка из бутылочки с соской. Лай оказался на редкость резвым. Когда у него прорезались зубы, он стал грызть все, что ему попадалось на глаза. Но отец был с ним очень терпелив. Он не только не бил щенка – ни разу даже слова плохого ему не сказал.

Когда Лай подрос и стал гоняться по деревне за курами и кошками, отец, бывало, только крикнет ему:

– Лай, назад! Назад! – И когда Лай вернется, начнет ему ласково выговаривать: – Ай-ай, Лаюшка, сплоховал! Так нельзя. Понимаешь: нельзя!

И умный щенок понимал. Хвост у него сам собой прятался между ног, глаза виновато косили в сторону. Отец говорил бабушке:

– На лайку нельзя поднимать руку. Для нее хозяин – первый друг. Побей ее раз – и конец: озлобится. Словом надо действовать.

От одного только он не мог отучить Лая словом: гоняться за глухарями и белками. Это когда Лай уже вырос и стал ходить с отцом на охоту.

Лайка что́ делает? Зачует глухаря на земле, поднимет его на крыло. Глухарь от нее на сук. Расхаживает по суку и бранится, насмехается над ней оттуда по-своему: знает, что собаки на деревья не лазают.

Тут хорошая лайка садится, глаз с глухаря не спускает и тявкает. Это она дает знать хозяину, что нашла и «посадила» дичь. Глухарь только собакой и занят – охотнику тут легко подкрасться к нему на выстрел.

Такая лайка, которая по дичи идет, называется мелочницей или белочницей: она так же и белку подлаивает.

Но отец хотел сделать из Лая зверово́го пса – такого, что на крупного зверя идет. А зверовой пес не должен на всякую мелочь внимания обращать. Иначе что получится? Идет охотник за лосем или медведем, а кругом в тайге глухарь да белка. Лайка и будет по ним тявкать. А зверь уйдет.

Все это мне бабушка подробно объяснила. Мне это надо знать, потому что я тоже охотником буду. Бабушка мне и ружье обещала купить – вот только денег накопит.

Отец хотел, чтобы Лай зверовой был. А Лай как зачует белку или глухаря – так его от них не оттащишь. Тогда отец вот что сделал. Он застрелил глухаря, застрелил белку и привязал их Лаю на спину. Куда Лай ни побежит, он всюду их запах чувствует, а стащить с себя не может.

И скоро до того они ему надоели, что он запах их прямо возненавидел. И уж, конечно, больше в тайге ни за глухарями, ни за белками не бегал.

Через три года Лай был уже отличным охотником. Он умел, забежав вперед, остановить уходящего по тайге лося. Умел отбить от стада диких северных оленей – одного или двух – и направить их прямо на хозяина. А силен был так, что однажды загрыз напавшего на него матерого волка.

Наконец отец пошел с Лаем на медведя.

Набрели на след большого зверя. Страшно было смотреть, какие глубокие следы оставляли его когтищи в размокшей от дождя земле. На Лае вся шерсть поднялась дыбом, но он смело бросился вперед и скоро догнал спокойно уходившего в гору медведя.

Отец видел, как Лай вцепился зверю в гачи – мохнатые «штаны», как ловко он отскочил, когда медведь быстро обернулся, чтобы ударить его лапой.

Но только звверь хотел идти дальше, Лай опять на него напал.

Отец, подбежав, выстрелил, но впопыхах только легко ранил. Зверюга рассвирепел и так стремительно кинулся на отца, что тот не успел выстрелить второй раз. Чудовище лапой вышибло ружье у него из рук. Миг – и отец лежал на спине под тяжелой тушей. Он считал себя уже погибшим, но зверь вдруг отвалился от него и вскинул передние лапы в воздух.

Отец вскочил на ноги.

Лай висел на спине у медведя, зубами вцепившись ему в ухо.

Нет такого пса на свете, чтобы мог один на один справиться с могучим медведем. Самые смелые лайки решаются нападать на такого зверюгу только с тыла.

К счастью, отец успел схватить валявшееся на земле ружье и послать в медведя пулю, прежде чем зверь задавил Лая. Медведь рухнул мертвый.

Так оправдались слова охотника-манси: верный Лай спас отца от неминуемой смерти, а отец спас Лая.

Отец погиб в тот же год на глазах у бабушки. Но тут уж Лай не мог его спасти.

Отец рубил лесину. А был очень сильный ветер, бабушка говорит – прямо буря. Подрубленная лесина свалилась не на ту сторону, куда думал отец. Он не успел отскочить, и его задавило насмерть.

Бабушка своими руками вытащила его из-под лесины. Похоронила тут же, в тайге. И осталась одна-одинешенька. Давно это было.

Кругом тайга. Зима только началась. Реки замерзли – на челне не проедешь. И пешком идти – не дойдешь до людей. И еды запаса нет в малой охотничьей избушке, что срубил отец на своем промысловом участке.

Бабушка могла бы и сама промыслить себе еду: умела с ружьем обращаться. Да отцово ружье в щепки изломала та проклятая лесина.

Как быть?

На счастье, тут забрел в бабушкину избушку какой-то охотник.

Бабушка ему очень обрадовалась:

– Выведи, добрый человек, из тайги – вот как тебе благодарна буду.

А он ей:

– Так и быть, бабка, выведу. А ты мне за это своего пса отдашь.

Это Лая-то! О нем тогда уж далеко слух прошел, что замечательный пес. Хоть понаслышке, а все охотники километров на сто кругом его знали.

Бабушка сдвинула брови.

– Нет, – говорит, – пес у меня не продажный. Он моему покойному сыну верный товарищ был, а теперь мне на всем свете первый друг. Что хочешь проси – ничего не пожалею. А друга не отдам.

Охотник уперся:

– Деваться тебе, старая, некуда. Все равно отдашь.

– Ну, – бабушка говорит, – коли совести в тебе нет, нечего мне с тобой и разговаривать. Покинь старуху одну в беде.

Тот разозлился.

– Все равно, – говорит, – я у тебя пса силой уведу.

– Попробуй, – отвечает бабушка. И взялась за топор.

Ушел злой человек ни с чем.

Бабушка говорит: мы – крепкая косточка, мы из сибирских казако́в.

Так-то так, да ведь и тайга – не городской парк культуры и отдыха. Чаща, болота, горы. Снег по пояс. Вьюги. Как тут себе еды промыслить?

Отец, бывало, уложит лося или медведя и тут же на месте освежует. Кусок мяса отрежет – какой в мешок уйдет. Это – с собой. А тушу и шкуру – в амбарушку.