Елена Криштоф - Современная история, рассказанная Женей Камчадаловой

Я взяла трубку и услышала мамин совершенно странный голос:

— Приезжай немедленно, и одна. Пусть отец явится через час.

— У нас такой дождь, — сказала я первое попавшееся, — автобусы наверняка не ходят.

Я не понимала, не могла даже предположить, что случилось, какая моя или, вернее, отцовская вина выплыла наружу, но ехать домой мне не хотелось.

С появлением на веранде отца и Генки, смешно причесанных, в клетчатых рубашках, в одинаково закатанных тренировочных штанах, я вдруг почувствовала: прежняя бездумная, детская безмятежность охватывает меня. Берет под свое крыло.

Я даже начала представлять, что дождь идет вечно, а мы все вместе (и Марточка с Гриневым) тоже вечно живем в этом доме и сидим за круглым столом, покрытым клеенкой, — едим борщ.

Бабушка как раз собиралась принести отцу тарелку борща, когда позвонил телефон.

Из поселка мы выехали втроем. Генка сошел на нашей остановке и отправился по своим делам; отец, подняв воротник плаща, зашлепал к кафе на дальнем углу, а я оказалась в комнате, где на своей любимой тахте, застеленной ужгородским паласом, опираясь спиной о стену и клетчатые подушки, сидела мама. Рядом с мамой стояла Викина планшетка, а на коленях у мамы лежала красная сумочка-косметичка.

— Чье это? — спросила мама голосом, который, честное слово, стоит употреблять в более серьезных случаях.

Я сглотнула и ничего не ответила. Надо было выиграть время.

— Чье это? Я тебя спрашиваю? — Мама метнулась ко мне, вцепилась мне в плечи и стала трясти. — Ты что? Язык проглотила? Онемела? Ты его все равно не спасешь!

— Кого? — в свою очередь спросила я удивленно.

И мама, очевидно, рассмотрела это удивление, отпустила мои плечи, перевела дыхание. И спросила неуверенно:

— Разве тебе не отец дал?

— Не отец. — Смешно, как у отца могла оказаться девчоночья планшетка, а в ней косметичка? Но еще смешнее, что из-за какой-то паршивой косметички меня вырвали из безмятежности (в которой я теперь не так уж часто могла пребывать), трясли, отшвыривали от себя.

— Ты знаешь, что здесь? — Мать потрясла косметичкой перед моим лицом.

А я тихонечко, боком подвинувшись к тахте, посмотрела, распечатан ли целлофановый пакет с Викиными тетрадями? Кажется, до этого у мамы не дошло. А что в косметичке? Известно, что бывает в косметичке. Но когда мама вытряхивала на стол ее содержимое, лицо у нее стало такое, что я заподозрила: на этот раз окажется там не одна краска для ресниц и розовая пудра «ЖЭМЭ».

Из косметички вывалилась помада, французская тушь, плоские круглые коробочки теней и еще несколько монет, закисших на самом дне, покрытых пудрой и мазками помады.

— Что это? — спросила мама, пальцем передвигая на столе одну такую монету.

Я взяла монету, и в то же мгновение, раньше меня самой, пальцы мои поняли: монета не простая — археологическая. Это было то золото. Но как оно оказалось у Вики? А ведь мама о Вике еще ничего не знала. Как же страшно ей стало, когда она, обнаружив планшетку, полезла в нее и наткнулась на кругляшки с нечетким изображением солнечных лучей и какого-то профиля на другой стороне!

Она подумала об отце. О том, что слухи справедливы. Что он мог сделать такое. А она жила с ним почти двадцать лет как с совершенно порядочным человеком, по-настоящему порядочным.

Возможно, она даже считала его излишне щепетильным (излишней порядочности вроде не бывает?), злилась на эту щепетильность — и вот!

Мы стояли друг против друга по бокам стола, а на столе лежало золото, которое отец не мог найти, нашел кто-то другой, принесла к нам в дом Вика, и все это готово было упасть на голову нашей семьи.

— Кто же все-таки, если не отец, дал тебе это? Ты можешь сказать?

В том-то и дело, что сказать я не могла.

Я стояла совершенно оглушенная, не то чтобы сопротивляясь, а как-то недоумевая; ума у меня не хватало не то чтобы осмыслить — просто охватить случившееся. Мысли неслись, сшибая одна другую. А рука тем временем медленно передвигала по столу тусклые монетки, и вспоминался как-то сам по себе запах мокрого гипса в доме у Шполянских, а также на кухне, в посудном подвесном шкафчике, жутковатый оскал готовых челюстей и серые слепки для новых.

Да, зубные техники имеют дело с золотом. Но почему золото древнее? А не все ли равно, какое, если его можно купить? После такого вывода абсолютно все становилось на свои места. И получалось, что я, называя, выдам не Вику, а Шполянскую-старшую. Но называть все-таки не хотелось. Даже глядя на то, как мама страшно стоит над столом, то стискивая, то разводя свои сильные, хирургические пальцы.

— Ну? Кто же все-таки? Ты пойми, мы не имеем права держать это у себя ни одной минуты! Кто?

В общем, на десятой или пятнадцатой минуте я прекратила сопротивление.

— Вика? — переспросила мама, вытаращивая глаза, как маленькая. — Вика?

Мама все еще мяла свои руки, а тут остановилась. Очевидно, та же стройная картина предстала и перед ее умственным взором. И, разглядев как следует ее, мама ринулась к телефону. Она шла, бедром расталкивая мебель, напрямик. И, взяв трубку, рявкнула в нее тоже напрямик, без подходов:

— Ирина, ты мне нужна вдвоем с Викторией. Приезжайте немедленно.

Они и приехали немедленно, между нами была одна автобусная остановка. Сначала Вика, через пять минут ее мать.

— Объяснишь? — Мама кивнула в сторону стола и раскрытой планшетки. — Может быть, объяснишь, как две дуры поставили под удар честного человека?

Вика тоже застыла над столом, но была минута, когда она с главной тревогой кинула взгляд на свои дурацкие тетради.

— Кого это? Какого честного человека? — спросила Вика еще довольно лихо. — Кого?

— Ее отца. — Мама выставила в мою сторону длинный палец и тут же скрестила руки на груди. — Ее отца, о котором к тому же кто-то распустил грязные слухи. Не ты ли, деточка?

— Не я! — Вика мотнула своей коротко стриженной головкой. — Зачем мне? Вы же знаете.

Я вспомнила, что недавно мама называла Вику солнышком. Удивительно, как быстро, как мгновенно все было забыто, вычеркнуто, стерто. С какой ненавистью смотрела мама на Вику! Как будто не глупость Вика сделала, а продуманно навела беду.

Так мы все стояли, когда в незахлопнувшуюся дверь вошла Шполянская-старшая, в отличие от нас вся прибранная, спокойная, веки приспущены, наведены зеленым и выражают упрек.

— Узнаешь? — Мать повела подбородком в сторону монет, затерявшихся между тюбиками и плоскими коробочками «тона». — Я тебя спрашиваю, узнаешь?

Викина мать опасливо сделала шаг вперед и рассмеялась:

— А то ты раньше не знала, что они красятся?

— Нет, ты это узнаешь? — Мать рванула ворот, как будто ей вот-вот должно было стать дурно. Другой рукой она подхватила со стола и поднесла к самому носу Шполянской две монеты. — Узнаешь?