Лев Разгон - Шестая станция

Волховские комсомольцы — шефы этого детского дома. Несколько раз бывал там и Гриша Варенцов. «Живую газету» показывали ребятам, футбольный мяч подарили, учили в футбол играть. В «живой газете» Гриша всегда меньшевика играл. Выдумал их руководитель, что меньшевик — он обязательно хромать должен… Вот каждый раз Гришке и приходится наклеивать остренькую паршивую бороденку, надевать взятые для этого у Макеича очки и выламываться — пакостные слова на Советскую власть выговаривать… А все из-за хромой ноги!

Но Гриша Варенцов готов и бороду наклеивать и ломаться перед ребятами, лишь бы увидеть у них на лицах слабую, застенчивую улыбку, услышать писклявый, захлебывающийся детский смех. А смеются они так редко… В Ладожском детском доме живут сироты: у некоторых отцы погибли на фронте, а матери умерли от сыпняка, от голода… Других подобрали голодных, вшивых на станциях, где их родители — и сами ребята не знают… Есть и питерские — мать умерла, а отец дерется с белыми и жив ли — неизвестно… Каждый раз, когда Гриша подходит к кирпичным монастырским стенам, за которыми помещается детский дом, у него начинает щемить сердце.

Ну, когда взрослые голодают, тут ничего не сделаешь, надо потерпеть — революция, война… Волховстроевские ребятишки — те тоже не сладко живут. А все-таки дети как дети. Бегают чумазые по всей стройке, гоняют в лапту, дерутся между собой, кричат и смеются так, что репетировать в клубе нельзя!.. И то — живут при матерях, отцы работают, все самое сытное и вкусное — им… Мать всегда придумает, как своих детей накормить: пайковый керосин обменяет на картошку, за спичечный коробок соли большую крынку молока возьмет или пойдет к огородникам поработать: те от жадности своей хоть мало дадут, но все же дадут…

А детдомовским ребятам — только скудный казенный паек! Видел Гриша, как их кормят. Жиденькая ячневая сечка, суп из капустных листьев с сушеной картошкой — на тарелку два-три картофельных листика, тонких, как папиросная бумага… Все можно перенести, но смотреть, как ребята вылизывают тарелку с кашей, чтобы ничего не осталось, — смотреть на это страшно, нехорошо!.. И день-деньской слоняются по монастырскому двору неулыбчивые детишки на кривых, рахитичных ножках, с тонюсенькими шейками, не держащими голову, — от этого, что ли, они свои головки набок держат?.. Да и воспитатели не лучше выглядят, чем дети. Едят ту же кашу, и Гриша знает — лишнюю ложку не возьмут. Заведующая, завхоз, воспитательницы все время в бегах: ходят в уком, в наробраз, по волости — ищут, чем бы детей прокормить. И к ним на стройку приходили, и не раз, комитетчики собирали рабочих и спрашивали: «Дадим детдому мешок пайкового сахара или манки?» — «Дадим!» — без запинки соглашались рабочие…

В тот день Гриша Варенцов не задержался на работе. Не покурил с Евстигнеичем, не выуживал у Макеича жуткие истории о катастрофах на взрывных работах — спешил в клуб на репетицию новой постановки. Поселок был непривычно оживлен. Уже была поздняя осень, подмораживало, белая крупка резала воздух, а народ стоял у бараков и о чем-то весело разговаривал.

— Слышал? — Петька Столбов схватил Гришку за плечо. — Мясо привезли! Целый вагон мяса! И знаешь какое — от вер-блю-дов! Цельных верблюдов привезли! Вот попробую! Никогда в жизни не едал. Пойдем на склад, посмотрим?

— Пойдем!

Около склада толпились люди. С подвод сгружали мясо. Действительно, Гриша и не видывал никогда такого мяса. Синее, непривычное глазу. Огромные кости — выше человека. Странные, не похожие на говяжьи, головы…

— Вот из этих мослов стюдень будет! — Сосед по бараку Федосов толкнул Гришу. — У нас в Костромской в стюдень кладут чесноку да яйца — это да, получается!..

Первым, кого на другой день Варенцов встретил в поселке, возвращаясь с работы, был Федосов. Лицо его было недовольное, брови насуплены.

— Плакал мой стюдень! Мы, плотники, носом не вышли мясо есть! Оно для таких верблюдов, как ты. Тяжелая, вишь, работа у него! У нас, плотников, легкая она, что ли?

На двери конторы висело объявление, написанное на толстом белом листке из старой конторской книги: «Рабочим, занятым только на тяжелых работах — бурильщикам, землекопам, плитоломам, кузнецам, носильщикам и тачковозам, — будет выдаваться по одному фунту мяса по талону №12»…

В коридоре конторы толпились рабочие. Они были тихи. В комнате громко разговаривали. Гриша узнал голос Зои Сергеевны. Он плечом протолкнулся сквозь толпу и втиснулся в комнатку, полную людей и махорочного дыма. Зоя Сергеевна стояла бледная, подняв кулачки, будто от кого-то защищалась. Напротив нее хмуро сидел председатель рабочкома Омулев и, не подымая головы и не глядя на людей, говорил:

— Правда ваша, товарищ Карманова. Неужто не понимаем мы, что у вас за детишки, и не знаем, как они живут?.. Ну рады бы им помочь, от себя готовы отнять, так ведь это не простое мясо, не для всех, а целевое — вот так и написано: це-ле-во-е. Значит, для точной цели, для производства!

— Григорий Степанович! Ведь они маленькие, доктор говорит, что не могут они расти без мяса, без молока, без сахара. Ну хоть немножко их подкормить, не всех, самых маленьких, самых слабых…

В голосе Зои Сергеевны уже не было никакой надежды, одна только тоска и отчаянная вера в то, что вот немного мяса — и выправятся у ее детей кривые ножки, окрепнут тонкие шейки, появится в глазенках живой блеск…

— Не имеем права! Даем это мясо только тем, у кого из рук тачка да кувалда валятся. Ведь не могут они на такой адовой работе на одном куске хлеба да на капусте, поймите это, товарищ мой дорогой!

Омулев поднял голову, как бы невидящий его взгляд уставился в Гришу и оживился.

— Вот, видели Варенцова? Молодой еще парень, хороший наш бурильщик, активист, одним словом, а ведь идет с работы — шатается! Я разве не вижу? У меня что — душа не болит за него, за его работу? Не отбурят шпуров, не нарвем сколько надо камня — не сумеем, значит, ряжи опустить. Ну, Варенцов, скажи ты хоть!..

Застывший от волнения Гриша встрепенулся:

— Я… я сейчас, Григорий Степанович…

Гриша нырнул в расступившуюся толпу, он выскользнул из тесного коридорчика и, забыв про свою хромоту, побежал по темной уже улице. В бараке рабочие раздевались, снимали портянки, рассматривали лопнувшие солдатские ботинки… Федосов, сидя на койке, как бы продолжал свой разговор с Гришкой:

— Да, а без плотников ни ряжей, ни бетонных работ — ничего нет. Как бараки рубить, как мостки делать, днем ли, ночью ли, — так, пожалуйста, товарищи хорошие, к плотникам идут, а как мясо давать — так уж и все забыли…

Гриша подбежал к своему шкафчику, рванул дверцу. Новенькая, как бы еще и не тронутая, карточка лежала в углу на верхней полочке. Гриша схватил карточку в руки, повернулся и, не отзываясь на вопросительные взгляды, побежал к выходу.