Сергей Григорьев - Мальчий бунт

На улице Никольского шумел народ, звенели стекла, бегали туда-сюда мальчишки. Ваня-Оборваня привез Гаранина к его квартире и торопливо объяснял его супруге и кухарке, выбежавшим на крыльцо:

— Иду я Клязьмой. Гляжу: стоит середь дороги лошадь, сани. В санях — да боже ж мой — Владимир Гаврилыч — вот он. Что за причта? И конь весь в мыле. И Владимир Гаврилыч не в своем виде. А на встречу баба от Елиса присучальница — «У Саввы — говорит — бунт, это, должно быть, его ткачи по злобе так отделали. Вези его домой». Ну, я и погнал сюда. На чаек бы с вашей милости.

Ваня-Оборваня торопился, помогая поднять и внести в дом Гаранина.

— Примайте его скорее от меня. Квитанции не надоть. Мне хочется тоже посмотреть, чего у вас тут на фабрике делают ребята…

— Да ты сам-то чей?

— «Из старых костычей»… На чай-то будет?

— Ступай. А то в полицию отправим…

— Ну, нынче ей не до нас! Поднесли бы, а? — Стаканчик?

Дверь захлопнулась.

Торфяники и татары попрятались по своим казармам. Толпа ткачей убывала на улицах — многие разошлись по квартирам, другие ушли в Зуево и грелись по трактирам и ренсковым погребам. Но народу в Никольском не убывало. С окрестных фабрик сходились «безместные», как тогда называли безработных, сбегались «коты» и из деревень, прослышав, что у «Саввы Морозова» бунт, и товар разбирают по рукам, целыми обозами в санях мужики…

Шпрынка собрал в мальчьей артели головку своей шайки и в недоуменьи говорил:

— Братцы, какая история выходит: драки-то, видать, не будет. Вот те и бунт. Анисимыч велел всем нашим говорить, чтобы по улицам и дворам следили: где стекло разобьют, или двери ломать начнут, или кого бить — так сейчас к нему на Пески в трактир, или к Ваське Адвокату. Чтобы разбою не было… Поняли?

— Скушно это без драки… Какой же бунт… — грустно сказал Приклей, — хоть бы кому нос расквасить… Давайте, братцы, драться сами…

— Как это?

— Как? Известно как: разойдемся на две стороны, да стенка на стенку.

Мальчики готовились уж итти стенкой на стенку, как вбежал в артель Мордан:

— Братцы, беда. Директорский кучер сказывает, что отвез барина на станцию. Дианов подал губернатору депешу, и полк солдат пригонят.

— Вот драка-то будет! Ребята, айда на улицу. Вали!

— Надо Анисимычу сказать — беги ты, Шпрынка.

— Пускай бежит Приклей. Тут драка, а я уйду…

— Не скоро еще! Успеешь… Когда еще солдат-то привезут!

— Я побегу, а ты, Мордан, иди смотри что будет.

Мальчики вышли на улицу. У ворот старого двора близ конторы послышалась игра гармошки, на встречу по улице толпа. Впереди толпы — мальчишки, окружая Ваню-Оборваню. Он откуда-то добыл гармонию с колокольцами; шапка у Вани набекрень; в губах зажата в уголке погасшая цыгарка; лицо нахмурено и важно; он играет на гармонии военный марш; по сторонам его идут, стараясь в ногу, двое зуевских парнишек — один колотит в дно разбитого ведра, изображая барабан, другой — в печной заслон, как в бубен.

— Гляди, ребята, это все зуевские, а не наши, — говорил Мордан Шпрынке — беги скорей к Анисимычу, а то они тут начудят… Скажи: Ванька-Солдат хороводит.

Ваня-Оборваня обернулся к толпе и, как ротный командир, сделав несколько шагов задом, скомандовал, не переставая играть на гармонии:

— Рота! Левое плечо вперед — марш!..

Толпа повалила за ним мимо конторы к харчевой фабричной лавке… Перед нею Ваня-Оборваня скомандовал:

— Рота стой! Вольно! Оправиться! Ура! Стой! Смирно! Слыхали, как Скобелев под Плевной говорил солдатам: «Ребята! — дарю вам эту гору!» Ура!

Не дожидаясь его команды, «коты», безместные и мужики уж шныряли по отделениям харчевой, тесня приказчиков. Полетели наземь вышибленные изнутри двери, повалились оттуда кули и мешки, замороженные туши. Из конторки выкидывали на двор фейерверком листки счетов и книжки…

— Рви, ребята!

Мальчишки рвали документы харчевой в мелкие клочья и кидались ими, как снежками… Запахло из распахнутых дверей пекарни харчевой вкусно горячим черным хлебом… Ваня-Оборваня прошел, играя на гармонике, в пекарню… Из раскрытых печей валил горячий пар. Бабы выгребали хлеб из печек кочергами. Пекаря сидят на печах в белых колпаках, все в муке, и лица бледные, мучные, покуривают. Ваня-Оборваня заиграл на гармошке, припевая:

— Эх, мяконького хлеба давно не пробовал — дай-ка! — поймал он бабу с короваем и, отломив у ней в руках краюшку, закричал:

— Соли!..

Горячий хлеб тяжелым комом лег на сердце Вани-Оборвани.

Он вышел из пекарни, перебирая лады гармонии. У харчевой мужики торопливо складывали на дровни муку, хлеб, мясо, квашни, веселки, липовые чашки, заслоны, кочерги, лопаты… Кругом, словно после пожара, валялся всякий хлам; под ногой хрустит в снегу разбитое стекло…

Вокруг Вани-Оборвани собрался сейчас же кружок народу. Ваня заиграл грустную, с перебором. Народу стало больше.

— Эх, где б нам разгуляться, братцы. Где бы горе нам размыкать!..

— Надо бы начальство попугать…

— Шорина надо бы вздрючить… — кричали с тротуара ткачихи.

— Идем! Спросим его — кто он такой.

— Чего спрашивать, известно, мастер. Али про Шорина не слыхал.

— А, мастер! Мастеров бить! Рота! смирна-а! Правое плечо вперед, шагом марш!.. — скомандовал Ваня-Оборваня.

Мордан пошел вслед за Ваней-Оборваней и его войском. На этот раз Ваня-Оборваня играл на гармонике жалостную песню и запел в лад с музыкой высоким, тонким голосом:

К толпе с тротуара стали приставать девчонки и бабы…

Перед домом Шорина толпа остановилась. Ваня-Оборваня, стоя перед окнами дома, глядел в землю и допевал песню, бабы слушали, горюнясь, девчонки подпевали:

— Пристав едет, — закричали вдруг.

Девчонки с визгом разбежались по сторонам на тротуары. Пристав ехал тихою рысцой на своем, всей округе известном, жеребце; сырой, стоялый конь похрапывал и играл селезенкой; толстый кучер правил, вытянув руки вперед, как деревянная игрушка; а пристав держался за его кушак, и, казалось, что вот-вот он выпрыгнет из саней и не то кинется бежать, а за ним погонится, «атукая», толпа — «бери его!», не то он бросится крошить толпу «селедкой» (шашкой) — тогда: «беги бегом, ребята!».

Пристав закричал: «Рразойдись!..». Мальчишки и «коты» разбежались по сторонам. Посреди улицы остался один Ваня-Оборваня. Он взял гармонию под мышку и сорвал с головы шапку. Кучер придержал жеребца.