Сергей Григорьев - Мальчий бунт

— Нет.

— А казаков пригонят — может, они к нам пристанут? Казак-то, ведь, вольный? Я с ними поговорю. Я, брат, знаю, как с ними разговаривать!.. А то «правила»! Мордан! Нам бы тоже надо правила составить? Давай завтра соберем мальчью артель всю, напишем правила и подадим губернатору… А?.. Постой, я по тетрадке почитаю — чего нам с казаками говорить. Ты не поробишь?

Мордан жалобно стонал во сне и не ответил. Шпрынка достал из-под кошомки, постланной в изголовьи на полатях, измятую тетрадь, где было написано для «шайки разбойников» про Стеньку Разина. Примостившись к свету, Шпрынка искал подходящее для разговора с губернатором и казаками. Громким шопотом, водя от слову к слову пальцем, Шпрынка читал:

Шпрынка прислушивается, ожидая ответа. И вдруг слышит крики:

— Так, атаман! Веди нас на Москву!..

— Коня!..

Шпрынке коня подводят. Конь бьет копытом, высекая искры из камней подковой; из ноздрей пышет огонь… Шпрынка прыг в седло:

— За мной, товарищи!

Конь взвился на дыбы, но Шпрынка удержал его своей могучею рукою и, дав козла, конь кинулся вперед…

Вдали видна Москва. Река. Конь — прыг… Шпрынка через коня — кувырк. В реку. Брызги. «Батюшки, тону! Тону! Мамынька! Тону!»

— На полатях не утонешь! Чего кричишь? Али пригрезилось, — говорит Анисимыч, поворачивая Шпрынку со спины на бок…

— Дядя, Анисимыч! А конь-то где же?

— Чей конь?

— Дак мой; я с коня в Москва-реку свалился..

Анисимыч зевнул и ответил:

— Конь, надо полагать, убег. Спи. А то чуть с краю не свалился.

И, похлопывая Шпрынку по спине, словно тот был малое дитя, Анисимыч шопотом припевал:

Шпрынке спать не хотелось. Но не спалось и другим, только кто-то один у стенки храпит. По тесноте, по зевкам Шпрынка разобрал, что на полатях не спят и отец его, и Лука и Мордан. Все пробудились привычно в тот час, когда по казармам проходили с колотушкой сторожа. Сладко зевая, Анисимыч вслух сказал:

— А губернатор-то долго-о-о будет спать…

— Его бы, дяденька, колотушкой! — посоветовал Мордан…

— А, повеселел, парень? Ну что, как? Болит? Али опять в драку?

Снизу из-под полога послышалось поскрипывание досок, где в одиночестве на одной кровати спала Дарья, а на другой Марья.

— Не наговорились, милая, мужики-то. Всю ноченьку разговор.

— А говорят еще, что бабы болтать любят.

Шпрынка прошептал Анисимычу:

— У нас из-за тебя разнобой выходит. То все начитывал — бей, да грабь, «Стенька Разин», «Чуркин», да «Пугачев» — а до дела дошло: стоп, машина. Я-то ничего. А мои, кой-кто, малость сдрефили. Мордан-то от чего стонает, да мучится — ты думаешь, ему больно — нет: это его совесть мучает, — он, когда Шорина разбивали, там одну штучку стяпал. Вот бес!

— Какую штучку?

— Циркуль — кружки делать. Он этим циркулем-то уколол кого-то в училище — ну, тут его и принялись крыть — думали, кинжал. Что с циркулем теперь делать? Мордан, ты спишь?

— Нет. Я слышу.

— Дай-ко сюда циркуль.

Мордан пошарил у себя в изголовьи и подал Шпрынке через спину Анисимыча циркуль.

Шпрынка тихонько кольнул Анисимыча в грудь через рубаху ножками циркуля. Анисимыч вздрогнул. Шпрынка фыркнул.

— Дай-ко сюда! — Анисимыч поймал Шпрынку за руку и отнял циркуль, повернулся на другой бок лицом к Мордану и спросил:

— Парень, не спишь? Хочешь Луку спросим — он, може, с тебя грех сымет?

— Да.

— Лука? Не спишь.

— Нет.

— Рассуди нам маленькое дельце. Вот, парнишка соблазнился — да взял у мастера Шорина штучку, циркуль. Видишь ты, у парнишки-то дар есть к художеству — ну, ему и понадобилось, а теперь мается…

— Чего же мается он? — после недолгого молчания спросил Лука.

— Ну, говори!

Мордан молчит. Шпрынка перекатился к нему под бок через Анисимыча и спрашивает шопотом Мордана:

— Чего молчишь? Говори, а то я скажу.

Мордан вздохнул. Шпрынка заговорил за него:

— Да, ведь, как же теперь. Губернатор-то приехал — всех, кто разбой делал, да грабил, в тюрьму — вот он и мается. Кому охота чижей кормить!

Шпрынка замолчал и ждал, что скажет Лука, но Лука молчал.

— Да! — тяжело вздохнув, сказал Анисимыч — дела!

Тогда заговорил глухо и тихо Мордан:

— Шпрынка зря, что я боюсь. Ничего я не боюсь… А меня расстроила училища, Лучше бы я у мастера деньги взял, или из одежи что. Циркуль-то ему нужен — машины мерять — а я взял, да циркулем человека пырнул.

— Дай-ко его сюда, «циркуль» что ли? — попросил Лука, и в голосе его слышно было любопытство…

Ему дали в руки циркуль. Лука привстал и, сидя при свете двух лампадок от икон Дарьи и Марьи, рассматривает циркуль…

— Да, чудное дело, — задумчиво и тихо говорил Лука: — штучка — кружки на бумаге делать — а у тебя в руке в грозную минуту кинжалом обернулось… Ничего, не горюй, парень, и ножом хлеб режут, а если нужно — так и оборониться ножом можно; косой траву косят — а по нужде у мужика коса оружие. У Шорина мастера циркуль кружки делает — а вдруг эти кружки против нас как-нибудь обернутся — и выйдет, что у мастера в руках против нас кинжал ! Ты, паренек, видно по всему, по ученой линии пойдешь. Возьми циркуль, не отдавай. Сохрани на память. На всю жизнь помни. Если мастером будешь — делай кружки, да знай, что это у тебя в руке не кинжал против рабочего народа…

Мордан принял свое оружие от Луки и, крепко зажав в руке, глубоко вздохнул.

Гаранин, лежа в кровати, стонал и охал; на голову ему прикладывали от квашенного кочна капустные листы. На столе у кровати стоял кувшин с огуречным рассолом. Гаранина мучила жажда. Супруга тихо приоткрыла дверь и сказала:

— Владимир Гаврилыч, там дворецкий, Иван Филиппович, тебя спрашивает…

— Веди сюда.

В комнату Гаранина вошел высокий и сухой старик, в синем суконном кафтане. Он, прежде чем поздороваться с хозяином, долго крестился в угол на икону. Старик вынул из кармана телеграмму и подал Гаранину. Телеграмма: