Алексей Ельянов - Чур, мой дым!

Винила ли она во всем этом дядю, сожалела ли о прожитом, кто знает?

Я смотрел на тетю, и казалось, что это не она лежит на кровати, совсем не та, расторопная, уютная и забавная старушка в своих куцых валеночках. Передо мной было уже существо из потустороннего мира, из непонятных и жутких далей, в которые смотрели строгие и блаженные глаза святых на иконах. Мне хотелось поскорее уйти из комнаты, чтобы ничего больше не видеть, не касаться никаких вещей, пропитанных смертью и запахом камфары. Все вдруг стало мне чуждым в этом доме, и я удивлялся, как мог прожить в нем столько лет: в такой душной и неприглядной комнате, спать на жестком кованом сундуке возле плиты, залитой коровьим пойлом.

Тетя умерла спокойно. Похоронили ее на старом немецком кладбище, в Ново-Саратовской колонии. В неказистый деревянный крест врезали крошечную икону Николая-угодника. Было холодно, и все приехавшие на похороны родственники и близкие знакомые спешно вернулись в нашу комнату с запахом камфарного масла.

На поминках дядя Никита сидел во главе стола, рядом со своим широкоплечим угрюмым сыном и шикарно одетой дочерью, которых я раньше почти не знал. Тут же сидел муж дочери, офицер, красивый, весь сверкающий надраенными пуговицами, новенькими погонами, какими-то значками, нашивками на рукавах и воротнике. Дядя тихо переговаривался со своими, чинно ел салат и время от времени вытирал усы полотенцем. Казалось, ничего не произошло и он справляет вовсе не поминки, а просто встречу с людьми, которых много лет не видел. И когда кто-нибудь сочувствовал ему, дядя делал скорбное лицо, и мне казалось, что он только притворяется опечаленным. Я заметил, что не только он был неискренен в горе, — почти все, кто сидел за столом, как только немного выпили, стали разговаривать о своем. Я почему-то тоже не чувствовал горя. И, как прежде в церкви, я только делал вид, что мне тяжело. Я распалял в себе это чувство и мучался из-за своего обмана.

Рядом со мной сидела бабка Саша, она слезливо утешала меня и нашептывала:

— Ты уже большой парень. Возьми свое-то. Потом поздно будет, видишь, сколько к нему понаехало. — Бабка незаметно кивала в сторону дяди. — Матрена не для него старалась, для тебя. Да ты и сам поработал немало. Не отступайся. А то живо обделят.

Я молчал, не зная, как отнестись к совету. Противно было думать о разделе имущества и еще противнее сказать об этом дяде. «Возьму только отрез на костюм, — решил я. — Но не сегодня, а как-нибудь потом». Чтобы не слушать скрипучий голос бабки Саши, я выбрался из-за стола и вышел на улицу.

Невдалеке глухо шумел черный лес. В полумраке, возле старой рябины, где обычно мы метали стог, торчала только жердь. «А Зорька как же?.. Что она будет есть зимой? Неужели без меня так и не успели перевезти сено?» — подумал я и направился в сарай. Открыл дверь, включил свет. Тускло вспыхнула маленькая электрическая лампочка.

Боже мой, Зорька! Что с тобой стало! Зорька лежала прямо в навозной жиже, здесь никто не убирал, наверное, уже с неделю. Навозом были перепачканы бока, хвост и огромный живот. Зорька скоро должна была отелиться. Из пустой кормушки торчали сухие прутья. Зорькина голова обессиленно лежала на влажном полу.

«Зорька, Зорюшка. Ты слышишь? Это я!» Медленно поднялась голова с белой звездочкой на лбу, повернулась в мою сторону, блеснули белки огромных влажных глаз. В них были страдание и затравленность. Я вдруг почувствовал, что меня душат слезы, и порывисто прижался к мягкой теплой морде моей Зорьки.

Сразу же после похорон дядя с ожесточенным отвращением выбросил из дома все старые вещи, снес на чердак иконы, сам, без моей помощи, вымыл посуду, аккуратно подмел пол и, наказав мне ухаживать за телкой, спешно уехал в город. Он не возвращался четверо суток. А когда приехал, ввел в нашу комнату низенькую пожилую женщину с острыми колючими глазами. Женщина сразу же, как только вошла, брезгливо сморщилась и сказала полустрого, полукокетливо:

— Батюшки, какая тут у вас грязища.

Дядя виновато взглянул на свою обувь и пошел к порогу вытирать ботинки о тряпку.

— Да уж не одну неделю придется все отскребать, — снова заметила женщина, неприязненно оглядывая наше жилье. Я сразу понял, что ее слова обращены не только к дяде, но и ко мне и ко всему нашему прошлому — мол, не по-людски мы жили, а как грязнули.

— Познакомься, Шура, это племянник мой, — сказал дядя с вымученной улыбкой.

Дядя заметно изменился за прошедшие несколько суток. Он был в новом пальто, в новой шапке, необычно взволнован, суетлив, и еще он как будто стеснялся меня. Не смотрел в глаза, часто вытирал белым платочком аккуратно подстриженные усы.

— А, тот самый, — с наигранной мягкостью протянула женщина. — Очень приятно, очень приятно. Теперь будем жить вместе. Поставь-ка чайник на плиту, я тут варенья привезла, конфет… Небось Матрена-то тебя конфетами не баловала…

Я промолчал. Меня поразили слова женщины о том, что мы теперь будем жить вместе. С первого же взгляда она не понравилась мне, и я уже с трудом скрывал свою неприязнь.

Оказалось, что дядя привез из города новую жену.

Александра Ефремовна стала распоряжаться в доме так, будто и я, и дядя, и наша телка, и огород, и вещи, приобретенные Матреной Алексеевной, давно принадлежали ей.

Из города к нам стали приезжать родственники Александры Ефремовны. Они держались по-хозяйски, шумно, весело, пили вино, оставались ночевать с субботы на воскресенье. Мне не хотелось ни разговаривать с ними, ни веселиться. Я уходил из дому в парк или в гости к друзьям или подолгу бродил вдоль берега Невы, стараясь придумать какой-то выход, что-то предпринять.

Однажды, возвращаясь после долгой прогулки, я встретил бабку Сашу и вдруг заметил, что она совсем постарела: лицо сморщилось, рот ввалился, одни только жалостливые и пронырливые глаза поблескивали с прежней бодростью. Я не побежал от бабки и даже не сделал вид, что не замечаю ее, она теперь показалась мне очень близким, своим человеком. Я подошел к ней.

— Давненько тебя не видала. Смотрю, все ходишь, маешься, — участливо зашептала бабка Саша. — Проглядел ты, желанный, все проглядел. Тебе, видно, и невдомек, что садик твой продан, из вещичек что осталось, тоже не видать. Коровушку и ту скоро проглядишь. Вчера покупатели приходили. Вот оно как оборачивается, сынок мой. А ты все в рванье да в рванье. Куда только деньги идут? Да уж известно куда. Тьфу ты, сказать-то срам один. Молодку себе привел, старый дурак. И покойницы не постеснялся. Судись ты с ним, получи свое! — ожесточенно приказала бабка Саша.