Светлана Пономарева - Боишься ли ты темноты?

— Серёжа, возьми, — мама поставила на стол перед ним чашку чая.

Окна открыты, но дым везде. На столе перед Сергеем телефон. Сверкает белыми боками. Под ним — бумажка с номером. Уже утро. Уже пора звонить в больницу, узнать, как дела. Рука тянется к трубке, а наталкивается на пачку сигарет.

— Страшно, — сказал Сергей. — Мне страшно, мама! Прямо как тогда, когда только с юга приехал…

— Всё будет хорошо.

— Ты не понимаешь! — почти закричал Сергей. — Ты почти ничего не знаешь! Я же боялся по темноте на улицу выйти! Свет где включат, а я на землю! Страшно! А Ольга ругалась! Орала, что пью! А что мне было делать? Смысла не было! Я себя человеком не чувствовал! Теперь только всё уладилось и опять! За что?

Сергей облизал пересохшие губы, протянул было руку в сторону сигаретной пачки, но тут же отдёрнул. Курить нужно бросать.

— Если Ярослав умрёт, мне тоже не жить!

— Он не умрёт, — мама села рядом, подвинула к себе телефонный аппарат. — Хочешь, я позвоню в больницу?

Сергей кивнул, закашлялся:

— Ма, прости. Я не хотел на тебя кричать. Глупо — пришёл к тебе и кричу.

Диск крутился с чуть слышным треском. Сергей встал, вышел на балкон, облокотился на перила. Лучше не слышать. Лучше не знать подольше. Потому что вдруг… В приёмнике больницы врач смотрел на Сергея так, будто он сам затолкал ребёнка в петлю. А молоденький милиционер, забравший записку Ярослава, только присвистнул: “Ну ты и влип, мужик!” И — всё. Уезжайте и ждите. Звоните. “Вы ему отец? Ах, воспитатель из детдома…” Отворачивались, уходили. Ну что они все понимают! Сергей оттолкнулся от перил, вошёл в комнату. Мама положила трубку.

Смотрит молча. Неужели? Нет, только не это! Почему она молчит?!

— Всё нормально, — сказала мама, — пришёл в сознание. Правда, пока будет в реанимации и тебя туда не пустят. Сотрясение мозга довольно серьёзное. Но жизнь ему сохранили.

— Мама! — Сергей подошёл к ней и обнял: — Спасибо! Понимаешь, когда ты сказала про Ярослава “возьми к себе”, я подумал — чушь, а потом понял — так надо. Знаешь, он ведь мне сразу понравился. В первый же день. Я не верил, что он виноват в этой краже, хотел всё выяснить, поговорить… Если бы он плакал, выглядел расстроенным, я бы не ушёл. Но он сказал, что подождёт, пока я всех спать уложу. Подождал…Но он мне письмо написал. Он мне верит. Думает, я смогу заменить ему семью…

— Ты сможешь. Ты молодец.

— Молодец… — проворчал Сергей. — Знаешь, как хочется сейчас просто банально напиться!

— Ну ты же держишься.

— Держусь. Хотя поводов… Вот, с Алей поругался. Думал всё, вот-вот влюблюсь в неё, а оказалось… Понимаешь, она всё чего-то боится. Веры Ивановны вон, директора… А теперь… Я ведь к ней хотел ехать из больницы. Приехал. А она мне сказала: выбирай — или я, или Ярослав. Мол, замуж даже не против, только чтобы не вместе с пацаном жить. Мол, чокнутый он. Думает, я нормальный.

— Серёжа, — мама вздохнула, — только не обвиняй себя. Ты не виноват. Всё это — случайность. А такая жена — зачем тебе? Успеешь ещё, найдёшь. Я вот тебе хотела сказать: может вы с мальчиком переедете поближе ко мне? Мне ведь ещё чуть-чуть — и на пенсию. Станет скучно.

— Так ты и пошла на пенсию.

— Ну, когда-нибудь придётся.

— Ма, ты без своих студентов жить не можешь, — Сергей усмехнулся, — как я без сигареты. А переедем мы обязательно. Совсем недалеко будем жить — возле языковой школы. Знаешь такую? Чтобы пацану не ездить через весь город. Да я, может, туда и устроюсь. Надо сходить, спросить насчёт мест.

— Тебя обязательно возьмут. Ты всё правильно придумал.

— Ма, а когда к Ярославу пустят, может, поедешь со мной? — Сергей помолчал. — Чтобы я себя в руках держал. А то знаешь, начну нести всякую чушь, или вовсе на слёзы прибьёт. Я в “скорой”-то этой ревел, как пацан какой-то…

— Поеду, — пообещала мама. — Ты, Серёжа, лёг бы, поспал до смены. На тебя смотреть страшно.

Сергей пошёл в спальню, лёг на кровать. “Дурак”, — опять подумал и про себя и про Ярослава. “Он говорил, никогда не сможет убить себя. Побоится… Осмелился”. И, уже засыпая, поразился сам себе: “Как меня хватило не ударить Вику?”

Время почти не двигалось, а воздух вокруг растекался по телу, то становясь липким, как варенье, то опутывал, как паутина. Иногда даже казалось, что он начинает царапать. Дышалось как-то странно: вдох давался легко, а потом воздух никак не хотел выходить обратно и его приходилось с силой выталкивать. Ярослав не мог понять, спит он или нет, открывал и закрывал глаза, но перед ними ничего не менялось: он всё так же видел окрашенную голубой краской стену в мелких трещинках и пупырышках. Потом неожиданно почувствовал на своём лбу чужую руку и очень удивился — никто не трогал его уже давно. Рука была прохладная. Ярослав сделал усилие, чтобы понять, что происходит и, наверное, окончательно очнулся. Рядом сидела женщина в белом халате.

— Как ты себя чувствуешь? — серьёзно спросила она.

— Es tut mir leid, — тихо сказал Ярослав почему-то по-немецки и закашлялся. Дыхание совсем сбилось, и из глаз выступили слёзы.

— Что-нибудь болит?

— Всё, — еле смог выдавить Ярослав.

Медсестра ушла, вернулась с наполненным шприцем и стала ваткой протирать ему локтевой сгиб.

— Я не сумасшедший, — сказал ей Ярослав. — Я только боюсь темноты и маленьких чёрных собачек. Тут есть собачки?

— Нет.

Лекарство уходило в вену, а Ярослав никак не мог понять, где же он и что случилось…

Медсестра прижала ватку к проколу, согнула его руку:

— Держи сам. Сейчас поедем делать снимок головы.

Его и правда куда-то возили, светили в глаза фонариком, что-то спрашивали, гудели странным аппаратом… Он не отвечал. Он хотел спать. Спать, спать и спать… Он так устал. Всё смешалось у него перед глазами, всё смешалось в памяти. Высокая кровать с какими-то трубочками и шлангами по бокам — это всё уже было! Или нет? Нет, показалось. Всё впервые… Укрыли прохладной простынею:

— Спи, герой.

Это — лучше всего…

Наверное, то лекарство, которое ему постоянно вводили, было снотворным. Потому что ничего не хотелось. За окном то разгорался день, то темнело. Тогда Ярослав сонно думал: “сейчас я испугаюсь”, но страшно не было. Да и с чего бы ему пугаться? Он в палате не один. Кто-то лежит напротив. Кто, Ярослав так и не разглядел. Впрочем, какая разница? Он сам-то непонятно кто и откуда.

— Как тебя зовут?

— Ярослав Снежинский.

— А когда ты родился?

— Двадцать шестого июня.

— У тебя завтра день рождения.

Оказывается, он столько помнит о себе! А женщина в белом халате улыбается и говорит:

— Пора в отделение. Только там не вставай, тебе надо ещё несколько дней полежать.

— А как тогда день рождения?