Станислав Росовецкий - У друкарей и скоморохов

— Видишь? Вот они и пойдут себе промышлять. Поляки привыкли, что мы купцов и чернецов на проведывание отправляем, а на скоморохов никак не подумают!

— И все ж, мыслю, их одних, ненаученных, отпускать не можно. Токмо деньги пропадут.

— Так пошлю с ними Андрюшку Бубениста. У меня он отказаться не посмеет! Послать стрельца за ним, а второго за спасским протопопом, чтобы этих ребят к присяге привести. Вроде всё… Да, вот что ещё. Выдай им на подъем… три рубля.

Дьяк поднял редкие брови, грузно встал со скамьи, подошел к кованому сундуку, кряхтя, снял с шеи ключ… Воевода принялся повторять задание, потом сам пошел погнать стрельца за протопопом.

Когда Бажен принял деньги, и все повторили за важным протопопом слова присяги, грозящие страшными карами на том и на этом свете за выдачу государевых великих тайных дел, и целовали на том крест с Евангелием, воевода приказал:

— Выехать заутра же, до света. Руку, руку целуйте за великую за милость и доверие! Фрол Никитич, вели сейчас же послать за Андрюшкой.

— Государь воевода, он нам знаем. Сами тебе Андрюшку покличем, — почтительно отозвался Бажен.

— А ты, дьяк, говорил… Да это же орлы!

Когда скоморохи, за полчаса превратившиеся в разведчиков-шпигов, вышли, кланяясь, поскучневший воевода сказал дьяку:

— Чтоб не запамятовать… Ты, Фрол Никитич, запиши, что дал я весёлым пять рублей, да возьми ещё два рубля из казенных денег и отдай подьячему своему, Филатке. Шапка на нем до того паскудная, облезлая вся — смотреть не могу уже… Пускай новую справит.

— За что ему, Фильке, такой подарок?

— А так. Войны с Польшею не избежать. Смекаю, что за Смоленск воевать придется, а ежели бунт на Украине забурлит не на шутку, а казаки с митрополитом киевским снова попросятся под высокую царскую руку, тогда в поход ещё раньше доведётся выступить. В поле сабля чинов не разбирает… «Копите, — сказал Златоуст, — на исход добрыя дела». К часу смерти своей, то есть. Я сегодня, дьяк, добрых дел и прикопил: вот ещё и скоморохов на прощанье не высек.

— Ну и влипли, уж лучше под батоги, — сокрушался на ходу Томилка, сказавшейся во время присяги Евсейкой Стуковым.

— Не скули, брат. Эта беда не беда, лишь бы больше не была… Сюда нам, в проулок. Как на грех: встречных нет, спросить не у кого…

— Баженко, слышишь ли?

Теперь уже не только Васка, но и остальные услышали, как кто-то невдалеке играет, завираясь безбожно, на гудке плясовую. Звуки доносились из-за ветхих ворот рядом с низким, в землю вросшим домом, обмазанным глиной и побеленным.

Бажен постучал. В калитке сразу же показалась высокая девка, смерила скоморохов голубыми глазами и закричала:

— Вот и они, слава богу! Живо забирайте свои бесовские орудия, и чтобы я их больше…

— А есть ли, любезнейшая девица, в доме человек мужского полу, отец либо брат твой, с кем поговорить можно было бы? — вопросил, сдвинув свои будто нарисованные брови, Бажен.

— Заходите, заходите, гости дорогие, — раздалось за спиной девки, и она исчезла, словно выдернутая из калитки. На её месте явилась фигура в харе Смехуна, в потешном кафтане Бажена и со смычком в руке. Васка, всмотревшись, узнал Андрюшку Бубениста.

— Вот, молодость вспомнил. Заходите, мою дурку не слушайте. Что, обошлось?

— Как сказать. Тебя, дядя, воевода кличет. Мы же, коли позволишь, во дворе обождём.

— Чудно это вы — из воров да к воеводе в посыльные. Бегу, только переоболокусь… А меринка вашего я у хлева привязал.

В дом Бубенист забыл их пригласить, исторопился. Уселись на телегу. Атаман поглядел на солнце, вынул из мешка сухари и по луковице на брата. Потом крикнул:

— Хозяюшка! Хоть кваском бы угостила!

Вместо угощения из сеней донеслось пискляво:

— Вот несчастье-то, — громко пожалел певицу Томилка, — сначала батьке, а потом дочке медведь на ухо наступил!

В сенях что-то стукнуло.

Васка пошел искать Голуба. Меринок тоже решил уже, наверное, что там, у приказной избы, они расстались надолго. Он радостно встретил Васку, положил другу на плечо умную голову. Малый скормил ему корочку и зашептал в теплое мохнатое ухо:

— Вот видишь, Голубок, мы таки идём на Украину: может, и найдем кого из родичей… И окажется у нас богатый дядя, одарит меня золотою казной. Я тебя пущу тогда на самый лучший зелёный луг отдыхать, Бажену справлю новый обьяринной кафтан, голубой с золотою нитью, а себе… себе накуплю книг и пряников.

Он закрыл глаза и попробовал представить себе этого доброго, богатого дядю, но лицо дяди получалось слишком похожим то на отцово, то на лицо Бажена, а то и совсем расплывалось… А вот тётю он увидел, как живую: красивая, как хозяйка Райгородки, в такой же парчевой кике на голове, только ещё добреё она была, душевнее…

— Васка, дуй к нам!

Там, у телеги, Бажен и Томилка склонили повинные головы перед расстроенным Бубенистом.

— Из-за вас, чертей, снова в эту кашу попал… Да что я тут, на дворе, ляпаю языком? Идите в избу!

В избе расселись на лавках. За занавескою у печи кто-то возился.

— Матрёна, не береди ты мне душу, исчезни с глаз! Про дело нам беседа.

Девка хотела, уходя, хлопнуть дверью — не вышло, та закрывалась с трудом.

— Что смотрите? Так и живу, Служба не доходная, куда уж… Своих больше потратишь, а потом попробуй из казны выбить: только через Москву, по челобитной. Эх, снова ехать!

Бетон рассмеялся и спросил:

— Что ж ты нам, дядя, в Зыбкове пули-то отливал, что с литавры служишь, что в походы на воинских татар ходил?

— Служил и ходил — да только лет десять тому назад пробил меня татарин стрелою. Еле покойница моя Степанида, она у меня в травах знала толк, отчитала, выходила. Вот и нашёл тогдашний воевода мне новую, по силам, службу — а ну её совсем!

— А на ярмарке той зачем отирался?

— На Зыбковской? Были там купцы из Вильно и один старый мой знакомец, львовский…

— Нам в твою службу не вступаться, — отрезал Томилка. — Прижал нас воевода — ладно, сходим разок, сделаем. Атаман, ты передай ему, чего там воевода требовал, ты ведь запоминал.

— Ты, дядя, сам про всё, небось, ведаешь.

— А как же. Это я к Настасу ходил зимою, не застал, он ещё в Варшаве был…

Дверь распахнулась. Молодая хозяйка стала в ней, подбоченившись.