Станислав Росовецкий - У друкарей и скоморохов

Томилка втянул воздух носом и хищно оглядел закопченные стены.

— Ну и славный же дух здесь, братцы!

— А как же. Зимой караульные грелись, а вот осенью селяне колбасы коптили, ветчину…

— Сварим тут кашу, отец. Ей-ей, вкуснее будет!

Они ужинали, когда тревожно заржал Голуб, и почти сразу же в дворике зашуршали чьи-то мягкие шаги. Васка, повинуясь взгляду атамана, выскочил из башни и увидел мужика в сермяге и лаптях, с допотопным фитильным самопалом на плече. Мужик, потирая бритый подбородок, разглядывал в полутьме русалку, этой зимой намалеванную Ваской на тыльной доске тележного кузова.

— Ото такие, говорят люди, у Киева, под горою Зверинцем, плещутся. То твой мерин? Ты кто, хлопец?

Васка пригласил его в башню.

— Хлиб та силь!

— Прошу с нами откушать, — поклонился, вставши, Бажен.

— Спасибо, я уж вечеряв. Что вы за люди?

— Мы скоморохи походные, добрый человек. А ты кто будешь?

— Боярин я буду, — сказал мужик, явно чувствуя себя неловко. — Нас тут, на хуторе, таких … хе-хе… бояр испокон веков пять дворов. Королю его милости податков не платим, але несем службу сторожевую, с самопалом и на коне.

Бубенист расчесал бороденку и важно вступал в разговор:

— А что слыхать про пана Тышкевича? Да ты садись, не бойсь, садись, пан боярин.

Боярин вздохнул и устроился возле костра. Бажен отер чарку полой кафтана, плеснул в нее из походной фляги, и с поклоном поднёс угощение гостю.

— Так вот, панове скоморохи, — угостившись, начал чуриловский боярин, — не самые зараз наилучшие времена, чтобы со смехами приходить сюда из Московского государства… Что ж до пана Тышкевича, то его тут годов из двадцать не було, его маетки в нашем уезде давно в аренде, арендар же утик дня чотыри тому. Король его милость объявил сбор всей шляхты на войну.

— На кого же собираются? — скучным голосом спросил Бубенист. — Никак с турком воевать?

— Не, казаков с лица земли сносить, запорожцев, а с ними и всех русинов даже и до Московского государства. Из церквей хотят костелы поделать, а в иных — конюшни, — боярин округлил глаза. — А казаки к нам наведались, и орендар от них утик, а казаки панское стадо прудко до войска погнали, на солонину.

— Так убежал арендарь? — хохотнул Бажен.

— А. як же, свое здоровье поберег! Даже шкатулу с казною и квитанциями казакам оставил. Зараз уси панки та орендари тикають под защиту жолнеров, вояков польских. А нам, православным, тоже не солодко. Бо Войско корунне может голову снести за те, что русин, за те только. Пан Лащ, корунный стражник, на Киев идучи, местечко Лисянку до последнего человека, зверь, вырезал на самый праздник Пасхи. Не лучший час, панове, для смехов…

— Спасибо за ведомость, — сказал Бажен.

— Постой, атаман, — встрял Бубенист. — А что говорят… что мовят, пан боярин, где сбираются казаки, кто гетманом у них и кто у поляков?

— У поляков як бул пан Станислав Конецпольский гетманом коронным, так воно и зараз. А казаки, тии, что в королевском казацком реестре, разделились: кто до поляков, кто до выписных казаков, которые из реестру выписаны и грошей от короля не имали, в Переяслав, а гетманом там запорожский казак Тарас Трясило; до него и мужики с косами сходятся. Хотят воны, поляков поразивши, пойти их из Киева и всех городов выводить. Узнают ляхи, дай бог, что воно такое — казак… Спасибо за угощение, але завтра, прошу, едьте cебe. Час зараз не таким, щоб в гостях засиживаться.

Проводив гостя, Бажен вернулся к огню. Стемнело уж совсем.

— Что делать, дядя Андрей? Ведомости, смекаю, важные… Может, вернуться кому?

— В Путивле все сие известно, да и на Москве. Вот только разве про кровопроливство, что Лащ учинил — теперь казаки озлятся ещё пуще… Надобно срочно пробираться в Киев. Сюда, к боярам этим, новости на третий год доходят!

— Чудно-то как: Чурилов замок и бояре. Должно, тут богатырь Чурило Пленкович жил, — тихо произнес Васка.

— Ещё чего… — протянул задумавшийся о своём атаман и вдруг оживился. — А что? Илья Муромец, так его мощи в киевских пещёрах лежат. Отчего ж тут не быть городу Чурилы? Это земля русская, древние богатырские места. Илья, тот в Муроме рожден, а воевал тут, на Украине, и умирать в Киев пришел…

— Эх, ребята, не до богатырей сейчас тех!

— У тебя, дядюшка, своя служба, — усердно вычищая коркою дно котелка, отозвался Томилка, — а вот мне утешно в доме у богатыря Чурилы Пленковича переночевать. Все-таки свой человек, не лях лукавый…

— Свой человек, православный, не лях, а роду старинных русских князей. Родители его, молодого князя Вишневецкого, крепко веры предков держались и за нее стояли. Особливо же мать его, княгиня Раина Семионовна. У нее, покойницы, мне не доводилось бывать. А вот люди её не раз помогали, авось и теперь не откажут.

— Лет-то ему сколько, молодому князю?

— Лет семнадцать, атаман. Мы его и не увидим, он больше в замке своём, Вишневце на Волыни, живет, а тут его матери каменные хоромы, и тут рядом, в Густыни, в монастыре архимандрит Исай был ей духовный отец…

— Вот они, Прилуки!

С высокого холма, на который их вывела дорога, Прилуки можно было разглядеть, как на ладони. Защищенный рвом и деревянной стеною с башнями, город был мал, а возвышающийся посреди него замок, из-за стен которого торчали шпили дворца, кресты церквей и крыши ещё каких-то неведомо как поместившихся там строений, казался вообще игрушечным. Зато посад широко раскинулся на обоих берегах речки.

— Есть у меня знакомец в посаде, у него и остановимся, — распорядился Бубенист. — На самой окраине живет. А в город я уж сам схожу.

Бажен взял Голубка под уздцы, остальные со всех сторон придерживали телегу. Спуск был так крут, что Васке неудержимо захотелось отпустить кузов и сбежать вниз, тогда с разгону вбежал бы, наверное, в самые Прилуки…

— Встречные едут, — Томилка почесал в голове. — И пышно так…

— He заворачивать же нам, — буркнул атаман в ответ.

Васка, как завороженный, не мог отвести глаз от быстро приближающихся всадников. Впереди скакал узколицый юноша в собольей шубе, дорогой камень на его шапке то и дело вспыхивал под солнцем. Его спутники были в цветном, у всех одинаковом платье.

Один из них обогнал юношу и, положив руку на торчащий за поясом топорик, запел:

— Посторонись! Дорогу княжати высокородному, моему пану наияснейшему Яреме-Михаиле Вишневецкому!

Юноша подскакал к телеге и спросил, глядя поверх непокрытых, склоненных в поклоне голов:

— Кто такие есте? Что ищете на моей земле?

Бубенист отвечал на своем украинском языке.