Станислав Росовецкий - У друкарей и скоморохов

— Письма тайные ищут. И телегу челяднику велено обыскать. Атаман, хорошо ли ты малые те сопели уложил?

Бажен кивнул. Левый глаз его заплывал багровым синяком.

— Нечистый вас обоих возьми, — не унимался Томилка, — и тебя, дядюшка, и тебя, атаман, с твоими…

Бажен молча протянул мощную белокожую руку и запечатал ему ладонью рот. Потом повернулся к Бубенисту:

— Что это за старец? И про что ещё они говорили?

— То чернец латинский, иезуит. Он виною всему… да ещё, смекаю, князь Ярема. Чернец сказал гусарскому начальнику, ротмистру, что ему-де была из Ромен ведомость: там-де, в Ромнах, видели ведомого московского лазутчика в скоморошьем платье. Узнали-то, дело ясное, меня, да только чернец всё на Томилку показывал: рожа-де у тебя, брат, хитрая-прехитрая… — Томилка застонал. — Вот его, голубчика, говорит ротмистр, первого на пытку и поставим. Тогда чернец просил тут нас не пытать из любезной-де благодарности к щедрому хозяину: тот, мол, важные услуги костелу, тьфу, римскому и короне оказывает… Тут ротмистр осердился. Он-де не желает видеть наши мужицкие морды и прикажет утопить нас ночью за городом по-тихому…

Томилка вскочил, стукнулся головою о каменный свод потолка и мешком свалился в солому.

— Заробел. На бою не бывал, человек смирной… Да, потом они порешили обыскать накрепко, а потом с тем, что найдено будет, отослать в Киев, к гетману коронному.

— Не найдут, — покачал головою Бажен и повернулся к Васке, погладил его по худому, в гусиной коже, плечу. — Ты не бойся, Томилка скоморошит. Мы люди хоть и не военные, однако и не в таких переделках бывали.

— Я и не боюсь, — голос у Васки почти не задрожал.

— А вот я боюсь! — взвился опять Томилка. Никто не хотел смотреть ему в лицо. — И не чего другого страшусь — не хочу, разумеете ли, не хочу так скоро этого света лишиться, чтобы потом вечно в аду на огненной сковороде мучиться!

— Молись, скомрах, своим святым Козьме да Демьяну, — сухо посоветовал атаман.

— С нашим бесовским промыслом, добрые люди подсказали, ада никак не избыть, — отмахнулся Томилка и вдруг напустился на Бажена. — Тебе-то всё едино! Ты не веришь в общее воскресение мертвых — сам мне сказывал!

— Бескостный у тебя, право, язык. При малом-то? Вася, ты выйди погуляй пока!

Бубенист и Томилка даже не улыбнулись. У Васьки любопытство пересилило весь немалый страх.

— Ладно уж… Верно, не могу я поверить этим поповским басням. Не будь здесь мальца, вытолковал бы, почему не верю. И вот ещё отчего не верю: как это вот, — он обвел удивленным взглядом подвал и потрогал грязную стенку, — да вдруг исчезнет? Мнится мне, я живу не первую жизнь, и душа моя уже жива была в другом теле. Я летаю, бывает, по ночам, сонным мечтанием, — а вдруг был раньше птицей?

— Соколом, — зачарованно прошептал Васка, который тоже вольно парил, бывало, над землею во сне. Теперь показалось ему, что над этой, украинской, землею летал, над её холмами, пашнями, замками…

— Мудрствования — то дело философов. Чтобы с ними спорить, тебе, Баженко, надо бы сначала всю книжную премудрость одолеть… — Бубенист важно откашлялся. Васка опустил голову: грустно вспомнились все книги, которые только читал, листал или видал на Печатном дворе, у дядьки Михаилы, в покоях Жирова-Засекина и которых, конечно, неграмотный атаман и в руках не держал. — Да и что в том толку? Мы знать не можем, что станется с нами завтра, а ты про тот свет… Я простым своим умишком смекаю так: не там, а тут живем, и должность своя у каждого. Вот её исполнять надо…

В подвале вдруг потемнело. На колени Томилке упал каравай хлеба. Бубенист замолчал. Все услышали, как незнакомый голос проговорил что-то по-польски и как прошуршали потом вдоль стены, удаляясь, торопливые шаги.

— Говорила ведь мне матушка-покойница: не иди, золотце мое ненаглядное, в скоморохи! Батька твой сгинул, и ты пропадешь ни за грош… Права, ох, как права была! Будто чуяла, что в такую проклятую ватагу попаду, к умникам таким под начало… Ох, все кишки вытрясло…

Бажен не отвечал на надоедливое ворчанье Томилки. Васка понимал, что он не хочет лаяться с товарищем, которому пришлось сегодня хуже, чем атаману: Томилку, по рукам и ногам связанного, втиснули утром в телегу столь неудачно, что лицом уткнулся он в короб со своим любимцем Петрушкой и с прочими кукольными снастями. Бажен и Бубенист, те сумели перевернуться потихоньку на спину и могли хоть на небо поглядеть, на зеленые ветки, проплывающие порой над головою, с Ваской перемигнуться. Малого только на ночь за ногу привязывали к телеге, а так он был почти свободен, поил и пытался на привалах пасти Голубка, старался, как мог, помочь старшим. Он и убежать, наверное, сумел бы, да не хотел бросать ватагу.

Вот уже два дня их пёстрая телега тащилась в обозе гусарской роты, которая из Прилук вышла и двигалась, как было уже известно, на Киев, чтобы соединиться с главными силами поляков. Обозные мужики, поляки и русины, посматривали на пленников сочувственно, при случае и сухари Васке совали, однако отворачивались, когда скоморохи пытались с ними заговаривать: явно побаивались слуги пана Чайковского, того самого шляхтича, который так храбро взял в плен под Прилуками Васку и его друзей. Этот слуга, румяный Тимко, правил теперь Голубом и надзирал над пленниками, важничая перед ними безмерно и гордясь своим красным жупаном с шелковыми галунами. По этой и по некоторым другим приметам ясно стало, что парень глуповат.

Неунывающий Бубенист первый день похода развлекался, без труда доказывая Тимку, что его и других униатов, отступивших от веры отцов своих и прадедов, на том свете черти будут вечно кипятить в котлах со смолой. Не найдя лучшего возражения, Тимко, в конце концов, пустил в ход нагайку. Бубенист примолк, задумался, а ночью, когда Тимко заснул, Васка получил от лазутчика важное поручение.

Вот уже три часа малый старался его выполнить. Глаза от постоянного напряжения начали уже слезиться, и он не сразу и поверил, когда под передним колесом телеги что-то слабо блеснуло. Раздумывать было некогда. Васка плюхнулся животом в грязь. Над ним нависло тяжелое копыто обозной лошади, а возчик Стах, дядька вообще-то добрый, с испугу перетянул его кнутом. Малый не почувствовал боли: выбираясь ползком па обочину, он успел ощупать находку. Было это именно то, что нужно: обломок лезвия бритвы или, может быть, перочинного ножичка.

Выслушав добрую порцию забористой матерной брани и вытерпев пару зуботычин, Васка изловчился и передал находку Бубенисту. Ещё через полчаса малый получил новое задание, на этот раз несложное: подходящие камешки встречались на дороге часто.