Станислав Росовецкий - У друкарей и скоморохов

Он постоял ещё, посмотрел вслед жолнеру, потом подобрал пистоль. Подумав, сунул его за пазуху. Спрятал там же и второй, вывел из чащи верного Голубка и, закусив губу, направился по дороге в ту же сторону, куда ускакал жолнер. На Киев.

— Де ты бродишь, Васильку?… А-а, снова до ворот Братских школ ходил?

— Сегодня ж пятница, пан Спиридон.

— Н-ну, может, и выходишь своего Бажена… Перемирие давно настало, казаки по хатам разошлись, Тарас с голотою ушел на Сечь. Слухай, я тут уже тебя, яко красна девица, выглядываю! Бумага приготовлена, краску мы с тобою ещё вчера замесили да проварили, Селивон пришел… Пане Селивоне, до стана, будешь пресса потягаты! Васильку, становись на место батырщика, а я вже буду бумагу накладать… Так, починаймо!

Пан Селивон Рыболов, нечесаный и мрачный, взялся за длинную рукоять пресса. Васка ухватил друкарскую мацу и сунул её кожаную плоскую подушечку в миску с густой краской. Взял в левую руку вторую мацу держальцем вниз и тщательно растер между подушечками краску. Набор стоял уже в медной рамке на толстой, из стана выдвинутой доске — ковчеге. Чувствуя на себе внимательный взгляд мастера, Васка лихо перебросил в левой руке мацу, опустил обе подушечки на набор и водил ими, пока свинцовые строчки не залоснились черным. Отступил от стана и снова растер краску между мацами.

Мастер тем временем ловко наколол чистый лист бумаги на иголки, торчавшие посредине обтянутой пергаменом рамы, и прикрыл его легкою откидной рамкой, дощечки которой должны были обезопасить поля будущих страниц от случайных марашек. Рама с иголками, тимпан, в свою очередь, была на петлях соединена с наборной доскою, поэтому, когда типограф накрыл тимпаном наборную доску, оставалось только прижать посильнее бумагу к намазанным краскою двум свинцовым страницам. Теперь мастер Спиридон задвинет тяжелый ковчег в пресс так, чтобы наборная доска с тимпаном оказалась под нажимной плитой, и тогда тередорщик…

— Не спи, пане Селивон!

Селивон вздрогнул, поднял голову, поплевал на ладони, снова повис на рукоятке пресса и потянул за нее до отказа. Тут же он крутанул винт в обратную сторону, и прижимная плита поднялась. Мастер с усилием вытащил ковчег, откинул тимпан, потом рамку, снял с иголок первый отпечатанный сегодня лист, повесил на нос очки и отошел с ним к окну.

— Пристойно, панове, — заявил он торжественно. Перегнувшись через ковчег, положил лист на поставленный уже для этого широкий табурет и взял чистый из стопки на соседнем табурете. Селивон, тяжко вздохнув, осторожно повесил отпечатанный лист на верёвку для просушки. Вёрёвки по светлице протянул загодя Васка и прищепки на них по указаниям мастера расположил…

Прошло два часа. У Васки занемели уже руки, и он с облегчением услышал, как Селивон прохрипел:

— Досыть. Не можу больше.

— Ещё чего! — окрысился на него раскрасневшийся мастер. — На свадьбе, скажешь, гулял альбо на похоронах? Не задля красного словца писано, что печатники быть должны трезвенными и добродетельными! Вымой знову руки та ставай на мое место!

Вернувшись, Селивон с опаскою встал на место мастера. Увидев, как кладет он на тимпан бумажный лист, мастер схватился за голову.

— Ты ж мне так увесь папир загубишь! Полежи краще… Васильку, попробуй ты.

У Васки дело пошло получше. Вскоре он совсем освоился, и теперь уже мастер Спиридон, которому приходилось хвататься то за мацы, то за ворот пресса, начал вытирать рукавом пот со лба и задыхаться. Наконец, он сдался. Позвал Селивона и повел друкарей перекусывать.

Только за столом Васка понял, как устали у него ноги. Подниматься тяжко оказалось. Селивон молча встал на своё прежнее место. Мастер всё быстрее втаскивал и вытаскивал ковчег, Васка извел уже полмиски краски. Он старался не смотреть на стопу чистой бумаги: уж слишком медленно та уменьшалась.

Потом он обнаружил, что не различает на доске набора, и испугался, что измазал краской стан. Оказалось, что и окно еле светится. Пока мастер ходил за свечами, Селивон исчез. Вернувшись, мастер поставил подсвечник, огляделся и молча взял у Васки из рук мацы. Малый, стараясь протянуть время, поплелся мыть руки.

Потом он снова втянулся в работу, и теперь ему уже начало казаться, что это не ковчег задвигает он в стан, а ядро забивает банником в жерло пушки, а когда помогает мастеру затягивать ворот, то это и не ворот вовсe, a пушка, которую нужно повернуть на неприятеля. Ну-ка, ещё одно ядро, панове, вот вам! И ещё одно — вот вам! И ещё одно ядро — получите! И ещё ядро!..

Мастер Спиридон, обычно разговорчивый, за работой становился сосредоточенным и молчаливым. Но тут, заряжая сотую уже, наверное, пушку, Васка услышал, что и он ворчит себе под нос, а когда вслушался, понял, что важным паном мастером овладело то же весёлое отчаяние, что помогает держаться на ногах ему, Васке.

— Немецкая пехота хотела за Днепр переправиться, ух… — а казаки все байдаки та челны пожгли, — и-й-эх!

— Немцы на Печерське местечко ударили… — а казаки з мещанами их побили!

— Гетман Конецпольский казаков под Переяславом обдурил, золотые горы пообицявши — тепер казак пану вовек не поверить!

— Реестровци хотилы гетмана Тараса пану Конецпольскому выдать — а наш Тарас из гарматами на Сеч ушел!

— Унеяты клятые… Что ты, Васильку? А…

Васка свалился на пустой уже табурет для чистой бумаги.

— Ух, треба перепочить…

Мастер поднял Васку и повел, сам пошатываясь, на свое любимое место. Они сели на верхней ступеньке крыльца. Город давно спал. Звезды были такими яркими и крупными, как будто висели они над полем. Не осталось сил спустить рукава рубахи.

— Васильку, твий Томилка… ну, пан Евсей … уехал до Путивлю с московським лекарем… Ух… которого от царского величества прислано отца митрополита Иова лечить… Ох, плох наш старик…

— Угу, и Голубка в телегу запряг.

— Ты, я ведаю, остался, ибо чаешь дождаться своих друзей. До ворот братства ходишь… Добре… А потом? Останься у меня за пидмайстра, друкарчука… Ух, полегчало немного…

Васка не спешил с ответом. Типографское ремесло нынче прямо-таки устрашило его. Он знал, что они сегодня печатали двадцатый лист «Апостола» и что книга эта большая, не меньше, чем в 120 развернутых листов. За день один такой лист оттиснут с одной только стороны… Сколько же уйдет труда на всю книгу? Стоящему ли делу ученый, умный и добрый мастер Спиридон навсегда подарил свою жизнь?

— Пане Спиридон, а что мы будем делать завтра?

— Завтра? Ще сегодня, передохнувши, ты добре отмоешь набор, а заутра его разберешь. Я же замочу папир, а завтра почну складати следующий лист, оборот сегодняшнего.