Эдуард Веркин - Мертвец

Там вообще много домов осталось, и все теперь родионовские. Самый красивый дом на остром краю, возле леса. В грибной год можно боровики собирать чуть ли не за забором. Когда-то дом строили на две семьи, но потом Родионовы распространились и на вторую половину, так что теперь у них семь комнат, два гаража и большой сарай. Во дворе даже альпийская горка — несколько здоровенных валунов, а вокруг цветочки разные произрастают. Живописно. Рядом настоящая жаровня, столик, стулья, раскладной навес, всё для досуга граждан. И никаких огородов поблизости, только травка. А что вы хотите, двадцать первый век.

Родионовы отдыхали. За столиком сидела сама Катька, а напротив неё какой-то мурод в оранжевой кожаной куртке, явно не из нашего города. Это я сразу заметил, ну, что он чужой. Даже не по куртке, куртку можно и прикупить. И не по широким малиновым шнуркам, у нас некоторые уже тоже такие шнуруют. А по роже. Совсем другая она. Слишком подвижная и наглая. Наверное, москвич. Такие мордочки даже в Костроме не в ходу, или из Москвы, или с Дальнего Востока. И сидел так нагло, развалившись, пил из длинного стакана колу, причём со льдом, — дело у нас невиданное. Как бы лишний раз доказывая, что Родионовы — люди современные и продвинутые.

Катька с такой же рожицей тянула что-то зеленоватое, даже не знаю, капустный сок, что ли. Видимо, этот тип приходился Катьке брательником. Четвероюродным, из дружественного Талды-Кургана. Идиллия. Завтрак на траве, блин.

Катька меня увидела.

— Милости просим, Слащёв, заходи, — совершенно спокойно сказала она. — Мы тебя тут ждём давно.

Я вошёл на территорию родионовского фамильного гнезда.

Ну да, настоящее гнездо. Родовое. Вот взять наш дом. Дома. И новый и старый. Дома как дома, не самые плохие. Но совершенно никакие. Ну, живут какие-то. Слащёвы, Соловьёвы, Сарапульцевы, без разницы: в нашем доме может жить кто хочет. Хоть Мурадян. А вот когда видишь дом Родионовых, сразу ясно, что жить в нём могут только они. Хорошо иметь такой дом. Настоящий. В котором пьют колу со льдом.

К столику я подошёл расхлябанной походкой, без дальнейшего приглашения устроился рядом с Катькой.

Привет, Екатерина, — сказал я. — А не познакомишь ли ты нас? А?

Это Вова, — представила Катька, — это Слащёв.

Никита, — добавил я. — Так меня зовут.

Мы пожали руки.

А Вова, он кто? — поинтересовался я. — Кузен?

Брат. Троюродный.

Ясно, — кивнул я. — Это хорошо. А у меня троюродный брат в цирке работает.

Это я вообще не знаю к чему сказал. У меня нет никакого троюродного брата. Тем более в цирке, я вообще цирк не уважаю.

Как дела? — не в тему спросил этот Вова.

Ничего, нормально. А у тебя?

Тоже. Чем занимаешься?

Он друг, — влезла Катька. — Мальчик.

Спокойно, сказал себе я. Равнодушие, сказал

я себе. Хотя если честно, мне хотелось дотянуться до Катьки через стол, вытянуть её на себя и как следует боднуть в переносицу.

Но я только улыбнулся.

Да вижу, что не девочка, — сказал этот Вова. — А чем занимаешься-то? Ну там, вообще?

Я же говорю, — повторила Катька. — Он мальчик. Друг.

В смысле?

Я молчал.

Видишь ли, Владимир, наш Никита — профессиональный друг. Есть такая профессия.

Интересно всё-таки, откуда она знает? Просто догадывается? Или кто раззвонил? Мать могла

разболтать Сарапульцевой, а что известно Сарапульцевой, то известно всем... Но, наверное, всё-таки догадалась.

Это очень новое, перспективное направление, — продолжала Катька. — Есть целая куча людей, в основном ненормальные. Психически или физически. Ненормальные эти никак не могут найти себе друзей. И тут появляется наш Слащёв. И начинает дружить. Не за деньги, упаси бог, — за перспективы.

Как это? — Вова поглядел на меня с интересом.

Ну очень просто. Есть друзья перспективные, а есть друзья бесперспективные. Вот есть тут, например, один дурачок, его зовут Вырвиглаз. Так вот он — бесперспективный друг. Ему нечего терять, кроме его прыщей. Матери у него нет, а папаша всего лишь водила. Так с ним дружить бесперспективно, с него нечего взять...

Я с ним не дружу по другой причине совсем, я уже говорил по какой. Потому что с ним дружить нельзя.

Нищий во всех смыслах этого слова...

Родионова продолжала, я не перебивал, пусть.

Надо быть спокойным. Тогда никто не поверит, вернее, не отнесётся ко всему этому всерьёз, мало ли что люди болтают?

А вообще-то мне плевать. Плевать.

А есть другой мальчик, его зовут Денис. У него папа богатенький, а самое главное, влиятельный. Он может поспособствовать в жизни, может помочь выбраться на поверхность...

Катька ткнула пальцем в солнце.

И что? — поинтересовался Вова. — Здесь есть рынок? Ну, для перспективной дружбы?

Представь себе. Есть.

Мне было больно. Самую чуть уже. Когда много больно, то чувствовать перестаёшь, привыкаешь. Я привык, адаптировался, мой болевой порог повысился, это биология.

Вот, например. Как-то раз, два года назад, Вырвиглаз решил стать каратистом. Прочитал в журнале, что Виктор Цой тоже был каратистом и всех крушил направо-налево своей чугунной рукой, и сам решил пойти по его стопам. А для каратиста что главное? Держать удар. Тебе бьют в голову какой-нибудь маваши-гири, а голова у тебя настолько деревянная, что вражеская нога отскакивает и по пути ломается. А верный способ придать телу мышечную твёрдость — набивать его. И Вырвиглаз стал набивать. Вырезал себе из берёзы дубинку на манер бейсбольной биты и принялся лупить себя по бокам, по рукам, по ногам, — короче, по всем поверхностям.

Месяц после начала упражнений Вырвиглаз ходил весь синий и жёлтый, потом синяки рассосались и тело действительно укрепилось. Боль чувствовалась гораздо меньше, Вырвиглаз научился прикладывать к себе зажигалку, ложиться спиной на битые бутылки и обливаться холодной водой.

Узрев видимые результаты подобной практики, Вырвиглаз решил не останавливаться на достигнутом и набить ещё и кулаки, чтобы потом ломать ими стены зданий и косые мышцы вражеских животов. Кулаки он набивал о чугунную сковородку, и скоро они приобрели угрожающую выпуклость и твёрдость, при каждом удобном случае Вырвиглаз их демонстрировал. Всё шло нормально, Вырвиглаз успешно продвигался по стезе экстремального членовредительства и скоро научился бы уже бить об голову бутылки и ломать кирпичи, но тут с ним приключилась незадача. Не знаю где, но думаю, на помойке Вырвиглаз обзавёлся рукописным манускриптом, в котором излагались тайные приёмы борьбы тсу-до и методы их изучения.

В частности, для того чтобы воспитать в руках особенно зверскую твёрдость (Вырвиглаз уверял, что люди, добившиеся такой твёрдости, могут легко рубить ладонью не только дрова, но при желании без проблем сносят врагу голову), надо бить ребром ладоней по ножу. Сначала по тупой стороне, а потом по острой. Главное — терпеть. Кровь течёт, а ты терпишь и бьёшь, бьёшь. Вырвиглаз принялся бить ладонью по ножу, и закончилось это для него госпитализацией и операцией.