Эдуард Веркин - Мертвец

Почему-то именно это обстоятельство больше всего Вырвиглаза и напрягало. Ему не хотелось, чтобы папашу объели. Поэтому Вырвиглаз пораскинул мозгами и решил, что надо из подвала выбираться самостоятельно.

И тогда ты мне позвонил, — как-то удовлетворённо сказал Упырь.

Я тебе не звонил.

Как?

Так. Как я мог позвонить из подвала?

Ты сказал, что отец тебе телефон подарил, — напомнил я.

Телефон подарил, симку не подарил. Да и номер я твой не знаю.

Упырь глупо улыбался.

Ладно, какая разница, — махнул рукой Вырвиглаз. — Вылез я наружу, сунулся в дом, а тут этот как кинется. Наверное, он от грохота очнулся и протрезвел. Ну, короче, напал на меня с ножницами и давай кромсать... Остриг, как бобика...

Вырвиглаз погладил синюю башку.

Ну, не налысо, налысо это уже я сам. Просто обкорнал так, что смотреть противно, точно у меня лишай. Пришлось закончить. Уродски получилось.

Это точно. Голова у Вырвиглаза шишковата и бугровата, будто изнутри её так и распирает. Я даже удивился, как он умудрился так ловко обриться — по таким буграм ни один комбайн бы не прошёл.

Ну да, — согласился я, — на Джима Моррисона ты теперь не очень похож.

Вырвиглаз постучался головой о стену.

Хотел его убить, — сказал он. — Но потом пожалел. У меня, кроме него, ведь нет никого... Икры хотите?

И, не дожидаясь ответа, принёс из кухни большую консервную банку, на две трети заполненную икрой. И ложки.

Ешьте, — сказал Вырвиглаз. — Всё равно испортится.

Ты что, в смертники записался? — спросил я.

Почему?

Ты же сам говорил, что им выдают икру.

Вырвиглаз сделал непонимающее лицо, типа про

смертников он ничего и не рассказывал.

Ты что-то путаешь, — сказал он. — Я про смертников совсем другое говорил. Я говорил, что в колхозе «Наш путь» работают одни смертники за такую зарплату. А икра — это совсем другая икра...

Вырвиглаз указал пальцем на потолок. Можно подумать, кто-то его тут на самом деле прослушивал.

Это совсем другая икра. Конфискат. В Астрахани втихаря её продают сами менты. Кушайте.

Чёрной икры я никогда не пробовал, однако ничего выдающегося в ней не нашёл. Рыбой пахнет, на языке лопается, ничего вроде, на шпроты похоже.

Надо с хлебом и маслом есть, — пояснил Вырвиглаз. — А так невкусно. А ни хлеба, ни масла у нас нет.

И потрогал голову.

А Упырь вообще икру не стал пробовать. Наверное, надоела она ему.

Он тебя бил? — спросил он с интересом Вырвиглаза.

Вырвиглаз отмахнулся.

Ерунда, — сказал он. — Побил немного, жаба, конечно. Это даже хорошо...

Вырвиглаз задумчиво поглядел на банку, зачерпнул икры, стал есть без всякого удовольствия.

Почему хорошо? — спросил Упырь.

Потому что сегодня он проснётся и ему станет стыдно. Даст денег, сходим в пельменную. Жаль, что побрил, жаба... — Вырвиглаз постучал ложкой по ставшей звонкой голове. — Ну да ничего, отрастёт. В этом даже что-то есть...

Вырвиглаз погляделся в своё отражение в окне. На самом деле в такой причёске что-то было — Вырвиглаз стал похож на обезьянку. Не на большую, могучую обезьяну, которую уважаешь и опасаешься, а на мелкую и поганскую, в которую хочется кинуть камнем. И не просто кинуть, а попасть ещё, чтобы она заверещала и запрыгнула к себе на баобаб или на секвойю, на свою африканскую берёзу, короче, а потом долго и жалобно пищала, облизывая лапку.

А вообще Вырвиглаз даже стал похож на Упыря, они почти сравнялись по паскудности, близнецы просто.

Это даже хорошо, — сказал Вырвиглаз. — Этим жабам-баторцам нельзя бриться наголо. Это не просто запрещено, а строжайше запрещено, типа не харкай в колодец — отрыгнётся. И я на фоне всеобщей лохматости буду нормально выглядеть.

Почему нельзя бриться? — поинтересовался Упырь.

Это страшная история, — Вырвиглаз всё поглаживал и поглаживал свою лысину. — Страшная и зловещая... Двадцать лет назад один баторец организовал тайное общество, оно называлось «Батор навсегда». И все, кто в него входил, брили голову и носили валенки с белыми бумбончиками. А целью этого общества было постепенное внедрение всех баторцев в разные отрасли жизни. Потом это общество разгромили, но многие его члены не отступились от своей клятвы. Вот ты премьер-министра видел? Лысый. И министр обороны.

Они что, баторцы? — удивлялся Упырь.

Все, — беззастенчиво врал Вырвиглаз. — И многие другие. Кстати, общество это в баторе возродилось, только теперь они не бреются. И в баторе бриться налысо вообще всем запрещено — для конспирации...

Я уже не слушал. Вырвиглаз втюхивал Упырю очередной крючковатый плод своей шизофантазии, за окном капал дождь, он начался, пока мы гостили у Вырвиглаза. По дороге безнадёжно брела промокшая и грязная собака.

Так я вот и думаю, что теперь мне, лысому, теперь в баторе будет зелёная улица. Я лысый, а они, жабы, все волосатые, как медведи. Вообще лысым быть круто. Лысый человек — он гораздо волосатей, чем волосатый...

Я глядел на улицу.

Грязная собака поймала неосмотрительно высунувшуюся лягушку, настроение у собаки улучшилось, и она потрусила дальше уже с энтузиазмом.

Глава 20

Бобик сдох

Сенька сиял. Именно сиял, это очень точное слово, хотя и захватанное. Сиял, как лужа в солнечный день. Это сияние могло быть вызвано двумя событиями. Или Сенька разузнал, где лежит метеорит. Или отошёл в мир иной пёс Шахова Диоген.

У меня к тебе дело, — серьёзно сказал Сенька.

Бобик сдох? — осведомился я.

Какой ещё бобик? а, бобик... Ну да, скончался. Преставился. а ты откуда знаешь?

Спросил Сенька с подозрением. Будто я собирался покуситься на его приоритеты в похоронной области.

Откуда знаешь? — Сенька помрачнел.

В «Ритуале» узнал, — соврал я. — Иду с работы, а возле «Ритуала» шаховский автомобиль стоит...

Врёшь! — злобно рявкнул Сенька. — Врёшь! Я там весь день караулил, не подъезжал туда Шахов!

Подъезжал, — спокойно сказал я. — Просто он с чёрного хода подъезжал, ты не заметил...

Я бы заметил! Я и за чёрным ходом смотрел...

Просмотрел, — продолжал издеваться я. — Ты просмотрел, а ребята из «Ритуала» не просмотрели...

Сенька исчез. Растворился со скоростью старого опытного вампира. Через пять минут появился уже успокоенный.

Приколы прикалываем? — спросил Сенька. — Шутки шутим? Никто с Шаховым не связывался, я ему сейчас звонил.

И что?

И то. Предыдущие договорённости остаются в силе. Через день, то есть послезавтра, состоится погребение.

Поздравляю, — сказал я. — Осуществляются твои мечты. Слушай, а любимой коровы у Шахова нет? Или любимого лося, он, кажется, лосефермой владеет.

Лосефермой? — заинтересовался Сенька.

Лосефермой, — подтвердил я.

И тут же увидел картину, что образовалась в Сенькиной голове. Лосеферма. В глухой костромской тайге. Эпидемия ящура. Лоси дохнут целыми пачками. Меж дохлыми лосями, весь в чёрном, шествует Сенька. С золотой лопатой и в кожаных галифе. А над головой — вертолёт.