Иван Полуянов - Дочь солдата

Верка провела кулачками по глазам и вздохнула. Горькие думы вернулись к ней.

С Крокетом тяжело расставаться. И с белыми березами, и с дорогой в школу на угоре.

— Дядя, дядечка, почему вы на взморье не уехали? Вы забыли, как нам тогда было хорошо… Одни были — с морем, с небом да с судами, которые чуть дымили далеко на горизонте.

Голоса за дверью стихли наконец. Павел ушел. Его не провожали. А ведь в сенях на самой дороге кадка с грибами, кто не знает — все в темноте запинаются.

Она заклеила торопливо конверт, стянула платье через голову и юркнула в кровать, укрылась глухо одеялом. И уснула, сморенная усталостью, и снились ей заборы и заводской поселок…

Вошли Николай Иванович и Екатерина Кузьминична.

— Замечаешь, она пополнела. Деревенский воздух девочке определенно на пользу.

— А тебе?

Они говорили шепотом.

— Тебе, я спрашиваю, на пользу, Николай? Опять на ночь таблетки глотал? Павла благодари. Родственничек! Из тюрьмы вернулся, окружите его заботой, создайте условия. Чуткость проявите! Ох, люди… жители!

— Это ты лишнее, Катя. Паша нам, и верно, не чужой.

— Малое ты дитя, Коля. Надрывай из-за него сердце… по-родственному. Посмотри, на тебе сегодня лица нет.

Николай Иванович вышел на кухню, стал снимать валенки у порога.

Едва вереница саней — в топоте копыт, звоне бубенцов, скрипе полозьев и ржанье коней — ввалилась в деревню, запруживая людную площадь перед клубом, как наперерез выехали три богатыря. В шлемах! Со щитами!

— Стой, — поднял руку Илья Муромец. Вороной жеребец под ним плясал, потряхивая убранной в ленты гривой.

Из передних саней вышел Родион Иванович Потапов. Сняв шапку, степенно поклонился Илье Муромцу, голос которого поразительно походил на быстрый говорок Петра Петровича. Борода, седые кудри по плечам, меч на поясе, но все равно это Петр Петрович! А Добрыня Никитич — Володя-семиклассник. Вон и борода у него отклеилась. И, наконец, Алеша Попович — Веня Потапов.

Яркое солнце сверкало на остриях копий, на кольчугах.

— Здесь застава богатырская! — продолжал Илья Муромец.

— Стой! — подхватили младшие богатыри.

— Кто едет? Сто-ой!

— Едет колхоз «Гвардеец», — ответил Родион Иванович степенно. — Дозвольте, добрые молодцы, богатыри могучие, дать дорогу.

— Куда путь держите? — Илья Муромец натягивал украшенные медными бляхами поводья и горячил жеребца. Вороной Орлик выкатывал налитые кровью глаза, грыз удила, выдыхал из раздутых ноздрей клубы розового пара.

— Путь мы держим ни близко, ни далеко — на праздник проводов нашей трудовой зимы, — громко, на всю площадь объяснил Потапов. — Отдайте вы нам, добры молодцы, Весну-красну, соскучились мы по ней.

Илья Муромец в знак согласия наклонил голову.

— Добро!

— Добро! — в лад закричали мальчишескими голосами Добрыня и Алеша Попович. — Отдадим вам Весну.

Из-за клуба, бывшей церковки, — с нее сбиты кресты и купола — выкатили нарядно убранные сани с Весной… Весна в кокошнике, в белой шубке, и на шее у нее ожерелье из елочных украшений. Ой, и не узнать бы в ней Наташу, если бы Весна не смеялась, показывая белый острый зубок.

— Милости просим, Весна-красна, к нам на праздник, — опять поклонился Потапов.

— Нет, прежде заклад за нее выдайте, — потребовал Илья Муромец. — Доложите, как готовы вы принять Весну-красну…

— Заклад! Заклад! — подхватили младшие богатыри.

Полно на площади народу. Ребятишки виснут на изгородях. На крылечках изб старики жмурятся от солнца. Дуги, сани, девичьи полушалки… Пестро, ярко. Говор, смех, звяканье бубенцов, фырканье коней…

Потапов весело оглядел площадь.

— Доложить нам не стыдно! Нынешней весной мы пустим Талицкую ГЭС, ярче вспыхнут по избам лампочки Ильича. Славно потрудились на строительстве все колхозники — честь им и слава! Потрудились, сил не жалея, преодолевая трудности, какие вставали перед нами и на какие, — он бросил взгляд на Николая Ивановича, стоявшего у клуба с тетей, — и на какие своевременно указала нам парторганизация! К лету закончим, товарищи, новый скотный двор с водопроводом, с электродойкой. Есть у нас и хлеб в закромах. Отборным зерном засеем наши поля. За зиму доярки в полтора раза увеличили надой молока. Не стыдно нам, товарищи, встречать трудовую весну, раз мы зимой не на печке лежали!

— А плуги, бороны к севу готовы? — спросил Илья Муромец.

— Вы сами знаете, Петр… тьфу ты, оговорился! — Потапов крякнул. По площади прокатился смешок. — Верно, ремонт посевного инвентаря пока подвигается туго. Богатыря бы нам в кузнецы — пошло бы дело! — нашелся Родион Иванович.

— А с сеном как будет? — заволновались в толпе.

— С сеном? — Потапов надел шапку. — С кормами положение, всем известно, серьезное. Но справимся, правление колхоза найдет выход.

Тут из-за саней, где стояла Весна, всполошенно кудахтая, выскочила курица. У ней красный гребень, она хлопала себя по боку одним крылом, подпрыгивала в серых валенках и держала в другом «крыле» большое яичко, выточенное из дерева и окрашенное бронзовой краской.

— Куд-куд-кудах! Куд-куд-кудах!

Ну и Маня! Как кудахчет, до чего здорово у ней получается!

Верка протиснулась поближе, подглядывая из-за саней Наташи за тем, что происходило.

— Ты куда, курочка? — спросил Илья Муромец, поглаживая бороду.

— Куд-кудах! — Маня кудахтала на совесть. — Меня на праздник не звали, меня, рябу, не просили. Сама пришла. Родион-Ванычу яичко принесла. Яичко не простое, золотое! Куд-куд-кудах!

Площадь смеялась. Смеялась от души. И Потапов принужденно улыбался, чертыхаясь вполголоса:

— Черт… Людям — праздник, председателю — все критика. Товарищи! — напряг он голос. — Верно, себестоимость яиц велика. Но, с вашего разрешения, золотое яичко я передам нашим птичницам. Пускай помнят о своей работе. По пятьдесят яиц на несушку за год — это срам! Где ты, Авдотья? Давай сюда. — И под смех, аплодисменты вручил красной от стыда птичнице «золотое» яичко. — Гляди, не кокни: много чегой-то у вас в птичнике яиц бьется. Будет по сто штук на несушку— это «золотое» лично у вас отберу.

— Бя-я! — перед богатырями появился «баран». Рога и точно у него настоящие — бараньи, и шкура на нем баранья.

— Это еще что? — Потапов платком вытер запотевший лоб.

— Бя-я!.. — надрывался баран. — Меня не звали, не просили… бя-я!

— Ты зачем пришел? — деланным басом задал вопрос Илья Муромец.

— Правлению колхоза показаться, чтобы об овцеводстве не забывало, — тихим Ленькиным голосом пролепетал барашек.

Не очень хорошо у Лени получилось, но и ему на площади похлопали.

Тут откуда-то взялся Мороз-Воевода. Он, наверное за ненадобностью, отшвырнул от себя картонную палицу, выхватил из-за валенка кнут, упал в сани к Весне и гаркнул: