Екатерина Польгуева - За секунду до взрыва

Тут я не выдержала:

– Что же, передай огромную благодарность вашим, что не сбросили на Город водородную бомбу, не наслали чуму и не затопили дерьмом. Вообще, огромное вашим спасибо от наших : за излишний гуманизм. Могли бы трупы по улицам валяться, а так – убивают только от пяти до пятидесяти человек в неделю, не больше.

Дед дико взглянул на меня, смешно хлопнул губами – и, видно, пришел в себя:

– Прости… Чего-то я не того…

Он съехал со своего папочного трона, как с горки, папки рассыпались, но ни одна не порвалась и не развязалась.

– Интересно, что в них? – Дед поковырял тесемки, но развязывать не стал. Наверное, не так уж было и интересно.

Оказалось, о нашем будущем Дед знал больше, чем я. По его словам, есть два центра беженцев Красного Креста. Один на западе, на территории, контролируемой силами Республики, в поселке на границе с Евросоюзом. Второй – в зоне РОСТ, на северо-востоке, на самой границе с Россией. Вот туда-то нас и доставят.

– Это городок Мшанск, слышала про такой раньше? Мне рассказывали, – на лице Деда появилось несвойственное ему блаженное выражение. Таким он бывал очень редко – и только после плотной и вкусной еды. – Там нет войны и блокады. Даже не стреляли ни разу. И живут по-прежнему и ваши, и наши – и никто никого не трогает.

Чем дальше мы отъезжали от Города, тем чаще Дед говорил это «ваши», «наши». А я подумала о выдуманном городке Мышанск, о Томасе с Милкой, о малышах, о премьере, которая теперь, наверное, не состоится. Интересно, все они для Деда уже ваши или еще наши? Ничего этого я ему не сказала, спросила только:

– И что мы будем делать в этом Мшанске?

– Ты – не знаю. А я доберусь до отца, будем теперь вместе. Он наверняка и маму из Города вызволит.

«И что ты будешь делать у отца? Воевать и убивать, как сказал мне вчера в кладовке у Черного? А кто вывезет из Города мою маму, Томаса, Милку, Золиса и его глупую невесту (или уже жену) госпожу Анну, их еще не родившегося малыша? А может быть, не такая уж она и глупая, эта Анна?» Но и об этом я не спросила Деда. Опять вспомнился Черный Иосиф:

– Дед, как ты думаешь, убила я его все-таки или нет?

– Кого? – снова не понял Дед, но почти сразу же догадался. – Ты опять об этом старикане? Да сколько можно! А если и убила, нужно же ему когда-нибудь помирать.

– Ага, легко тебе говорить. Сам-то небось сроду никого не убивал.

– Так что с того? А убил бы такую сволочь – гордился бы. Но ты не спеши страдать-то. Вот увидишь, он еще живехонек окажется!

– А нафига мне его видеть?

И тут грохнуло.

Когда я пришла в себя и выбралась из того, что еще недавно было нашим грузовичком, выяснилось, что его отбросило на несколько метров в сторону от дороги. От машины осталась лишь груда металла, а сотни папок и рассыпавшихся из них бумажек разметало по снегу. Однако и я, и Дед, и водитель были в полном порядке. Ну или почти в полном. У Деда на щеке алела ссадина, а у меня немного звенело в ушах.

А на дороге была свалка. Люди в камуфляже кричали, стреляли, перегружали что-то в свои автомобили. И только наши папки оказались никому не нужны. Водитель коротко и зло выругался, потом повернулся к нам:

– Мародеры. Вот и вози эти самые культурные ценности. А побежим-ка мы, ребятки, в разные стороны, пока не поздно.

И мы побежали. Уже в который раз за последние сутки.

Укрылись в руинах, видимо, уже давно разрушенного деревенского дома – абсолютно пустого, ни мебели, ни остатков утвари.

– Наверное, тут был хутор, а потом все пограбили, – сказал Дед.

– О, старая знакомая! – в проеме окна (ни стекол, ни рамы не было) появилось лицо. Потом парень в камуфляже без знаков различия легко подтянулся и запрыгнул в комнату. Скорее всего, это был один из мародеров. Но лицо! Это лицо… Оно было и мне знакомо. Страшное лицо Белоглазого, «коричневого», застрелившего в трамвае мальчишку. Того, кто после рождественского скандала кровью должен был смыть свое преступление. Но воевать до победы он явно не собирался.

Дед тоже узнал бандита. Бросился к нему, крикнул:

– Фашист, сволочь, ты убил Витальку!

Белоглазый, даже не оборачиваясь к Деду, просто отшвырнул его к стенке, тот глухо ударился спиной и осел на пол.

– Значит, гимназистка. Не ожидал встретиться с тобой в таком месте. А где же твой длинноволосый братец? – Белоглазый растянул губы в ухмылке. – Хотя зачем нам твой братец? Я-то ведь здесь. Мозги себе синусами-косинусами не портил и… остальные части тела. А твой малолетний кавалер-недоносок пусть смотрит и учится.

Белоглазый скинул куртку, прижал меня к стене. Я попыталась вырваться – бесполезно. Трепыхнулся Дед, но этот урод снова отбросил его, будто он был той самой мятой бумажкой из папки. На меня надвинулась воняющая потом, кровью и порохом туша Белоглазого. Я не могла не только освободиться, но даже зажмуриться, чтобы не видеть эти сумасшедшие бесцветные глаза, этот уродливый шрам на бритой голове.

Когда воздуха в легких совсем не осталось, вдруг раздался щелчок, негромкий такой. В одно мгновение кто-то сбросил с меня вонючую тяжесть. Я попыталась встать. Не смогла. Чьи-то руки подняли меня и прислонили к стене.

– Эй, эй, не бойся, малая! Все уже кончилось. По крайней мере, для этого вонючего ублюдка.

В глазах просветлело. Я увидела, что Дед тоже поднялся, а Белоглазый, наоборот, лежит. Навзничь, упершись своим белым и бессмысленным взглядом в потолок.

А напротив меня стоял парень. Явно не военный, но и не из тех – «с большой дороги». Черная кожаная куртка расстегнута, руки за спиной, глаза веселые и нагловатые.

– Эй, мелкота! Как вы попали в такое недетское местечко? А я, кажется, вовремя. Не, повезло вам, что мы тут совершенно случайно мимо проходили, – парень улыбнулся щербатой улыбкой и засмеялся, точнее загоготал. Но не противно, а весело. И почему-то знакомо.

«Га-га, Томи-младенчик, до сих пор, бедненький, в Санта-Клауса верит… Ему ж сейчас лет восемнадцать-девятнадцать… А может, и не на передовой. Про него всяко болтают. Будто с контрабандистами связался… Гачик мог, он же и в детстве со шпаной водился. Только он хороший парень все-таки», – зазвучали в голове голоса Томаса и Милки. Так явственно, что я даже обернулась.

Но не было ни Томаса, ни Милки. Были я, и Дед, и – да, спасший меня Гачик, – теперь я не сомневалась. Хороший парень. И все теперь будет хорошо, вот только бы избавиться от тошнотворного запаха грязи, крови и пороха. Я закашлялась, сильно-сильно, так, что даже не устояла на ногах, села на пол.

Подбежал Дед, наклонился надо мной Гачик:

– Ты ведь Гачик, да? Привет тебе от Томаса из Заречья. Помнишь музыкальное ружье? – сказала я – и больше уже ничего сказать не могла, потому что воздуха в легких, в разрушенном доме, в целом мире совсем не осталось: только запах пороха, крови и чего-то совсем страшного, от которого меня выворачивало наизнанку.