Ютта Рихтер - Я всего лишь собака

Чего я только ни делаю: и скулю, и лапами скребу.

Тогда они решают, что это я на улицу прошусь нужду справить, и наконец-то встают.

Не перестаю удивляться: сколько же у хозяев совершенно бесполезных вещей!

Малышке они принесли игрушечную утку, от неё пахнет плюшем, и она крякает, если пробуешь её немножко на зуб.

Малышка сразу мне её отдала: она у меня смышлёная и легко отличит живую птицу от поддельной.

Между прочим, это я её научил уток пугать.

Теперь она, едва их завидит, бежит к ним на своих коротеньких ножках, любо-дорого посмотреть: ну прямо не хуже настоящей овчарки!

Малышка у меня умница и все бесполезные вещи отдаёт мне, чтобы я их сгрыз.

Другое дело Фридберт и Эмили.

У них в гостиной стоит большущий чёрный ящик, хозяева усаживаются перед ним по вечерам — точь-в-точь как овцы вокруг костра у нас в Венгрии.

В ящике мелькают разные картинки и раздаются всякие звуки — почти как взаправдашние, сразу и не отличишь.

На днях мне даже почудилось, что в квартиру забрели настоящие овцы, а дядюшка Ференц их облаивает.

Ясное дело, такого быть не могло, мне это лишь показалось, ведь никаких запахов я не чуял.

Но я всё же попробовал залаять в ответ — тихонечко, вполголоса.

Ну, и сразу же услыхал:

«Фу!», «Пошёл вон!»

А ещё в этом ящике есть дверной звонок, по звуку — совсем как наш.

Конечно, я лаю, если его услышу! Хозяевам бы радоваться, что у них такой бдительный сторож, но от них и тут только и слышишь:

«Да помолчи же ты!»

Так что, если хотите знать моё мнение: от этого их ящика никакого проку — такой же обманщик, как и степной ветер.

Вечно показывает вам то, чего нет на самом деле.

Ясно ведь: что не пахнет, того и нет совсем.

Но самые-самые бесполезные — это, конечно, туфли.

На полке в коридоре, пожалуй, пар двадцать стоит, а то и все тридцать.

Разных фасонов и цветов.

А ведь у каждого человека всего две ноги. Понятное дело, людям нужна обувь — их ноги нежнее, чем наши лапы.

Но зачем им столько?

Это всё туфли Эмили.

А знаете, чем они пахнут?

Ливерной колбасой и ветчиной! Да-да!

И ваши туфли наверняка тоже.

Когда я лежу в корзине, этот колбасно-ветчинный запах всякий раз щекочет мне нос.

А мне приходится частенько там лежать, поскольку Фридберт считает, что после прогулки в лесу я должен сперва хорошенько обсохнуть в коридоре.

Иначе, дескать, весь дом пропахнет псиной.

Ну и что в этом плохого, скажите на милость?

Если ты собака, то и пахнуть должен собакой.

Не кошкой же!

И не овцой.

А если Фридберту не нравится, как я пахну, зачем он вообще заводил собаку?

Между прочим, у нас, овчарок, отличный запах — не важно, мокрые мы или сухие.

Но слово вожака — закон.

Поначалу-то Фридберт мне за послушание давал свиное ухо.

Увы, те времена давно прошли.

Теперь он просто командует: «Антон, место!» А потом закрывает за мной дверь и усаживается перед чёрным ящиком.

Из коридора мне слышно, как там, в комнате, лает чужая собака, мычат коровы и совсем незнакомые голоса говорят на незнакомых языках.

Знаете, как долго сохнет собачья шерсть?

Я вам скажу: на это уходят часы, а кажется — целая вечность.

Вот в Венгрии, чтобы высохнуть, мне достаточно было трижды обежать вокруг стада.

Спасибо ветру!

Но в собачьей корзине ветра нет.

Даже маленького сквознячка…

А ведь для просушки в доме есть места и получше!

Например, у батареи, где лежит Мицци. Ей-то Фридберт ни разу не сказал:

«От тебя кошкой разит!»

Ей всегда дверь в комнату открыта, лежи, пожалуйста, где хочешь: у батареи или даже на кровати!

Короче, лежу я в этой корзине, свернувшись в три погибели, и жду, когда же наконец высохну, а часы тянутся — просто тоска смертная!

Ну, и начал я тихонечко грызть ивовые прутья.

Время от времени в чёрном ящике кто-то лает, почти как дядюшка Ференц.

Я навостряю уши — нет, не он.

И вдруг: откуда этот запах?!

Пахнет ливерной колбасой и ветчиной… Да это же от полки с обувью!

Эх, если бы Фридберт тогда открыл дверь, если бы позвал: «Антон, ко мне!», всё бы обошлось.

Но дверь по-прежнему закрыта.

Внутри меня идёт жестокая борьба.

Я знаю: ботинки грызть запрещено.

За своими вещами Эмили следит строго.

А уж за обувью — особенно!

Но туфли так соблазнительно пахнут ветчиной, колбасой и козьей кожей.

Уф, я совсем затосковал!

А когда мне скучно, мне надо что-нибудь пожевать.

Так уж устроены мы, овчарки.

В Венгрии нам дают жевать кожаные ремни. Это укрепляет челюсти, притупляет голод и полезно для зубов, так дядя Ференц говорил.

Собачья корзина пахнет неаппетитно. Ивовые прутья горькие, сухие и жёсткие.

А туфли Эмили такие мягкие, нежные и вкусные!

Я встаю, крадусь к полке с обувью, вытягиваю один ботинок — и пулей назад в корзину!

Ах, какая вкуснятина!

Пробовали вы когда-нибудь жевать козлиную кожу?

Она такая мягкая, нежная и немного солоноватая.

Сразу почему-то детство вспоминается… Знаете, что я вам скажу: козлиная кожа в тыщу раз вкуснее сухого свиного уха.

Ну вот, когда Фридберт наконец-таки соизволил пустить меня в комнату, у моей корзины осталась лежать лишь одна резиновая подошва.

Что тут началось! Ужас!

Похуже, чем землетрясение.

Мицци с её тёпленького местечка как ветром сдуло.

Под диван спряталась от греха подальше. Фридберт отругал меня и за ухо оттрепал.

А Эмили, увидев обглоданную подошву, расплакалась.

В наказание меня отправили в тёмный подвал.

Пришлось бы мне там всю ночь горевать одному на старой лошадиной попоне у отопительного котла, если бы не моя Малышка.

Она меня спасла.

Моя сестрёнка, ненаглядная моя! Спустилась ко мне прямо в халате, босиком, притулилась рядышком, гладила меня и утешала.

А я старался согреть её — так мы оба и заснули.

Нет, я не жалуюсь: в конце концов всё закончилось хорошо. Когда Эмили нашла нас спящими в обнимку, сердце её дрогнуло.

Меня выпустили из подвала и никто больше не ругал.

Только Мицци зашипела, когда меня увидела.

Что-то тут не так…