Людмила Раскина - Былое и думы собаки Диты

И тут выяснилось, что в этот день не только Па и Ма, а и все жильцы нашего дома не пошли на работу, и все стояли у окон и на балконах, и все как один грохнули от смеха. Сразу внизу забегали и засвистели милиционеры и стали кричать, чтобы жильцы немедленно закрыли все окна и балконные двери и скрылись с глаз долой. Ма и Ба отпрыгнули в комнату, утащили меня и стали оттуда, издали, умолять нашего Па уйти с балкона.

Но не тут-то было! Настал час его торжества! Он вынес на балкон стул и большой полевой бинокль, уселся и приставил бинокль к глазам, облокотившись на балконные перила. Я вырвалась из рук Ма, встала на балконе на задние лапы и тоже свесила свою голову с перил. Милицейские начальники внизу прямо завизжали от возмущения. Ма громким шепотом сказала:

— Господи! Они же сейчас стрелять будут!

Но, к счастью, в конце улицы уже показалась вереница длинных черных автомобилей, а с крыльца школы уже поспешно спускалась директриса.

Скандал прекратился.

Дальше мы ничего интересного не увидели: куча народа вышла из машин и быстро-быстро прошла в школу; кто из женщин была госпожа Никсон, мы не поняли и ее отъезда уже ждать не стали.

Когда Рыжуша пришла из школы, она рассказала: к ним в класс вошло множество людей. Телевизионщики наставили прожекторы и врубили свет.

Ребята совсем ослепли, и в этот самый момент, рассказывала Рыжуша, ей показалось, что, когда она ходила перед уроком в туалет, она не заправила майку в трусы. Рыжуша тут же подняла платье и начала торопливо возиться с майкой. А госпожу Никсон она так и не увидела.

Вечером мы все уселись перед телевизором и с особым нетерпением стали ждать новостей. Но там все оказалось скучным: подготовку к визиту, конечно, не показали, а сюжет с Рыжушей, заправляющей майку в штаны в свете прожекторов, вырезали.

Зато узнать все новости из первых рук к нам «прискакал» Тарь, и мы взахлеб рассказывали ему каждый свое. Только Ба не рассказывала — она еще не отошла от пережитых волнений.

Тарь — это родной брат Па, только младший. Еще Па называет его «единоутробный». Вообще-то он — Миша, а Тарь — это его прозвище. Сначала, еще в детстве, Па прозвал его Тарапунька, потому что он был похож на знаменитого артиста Тарапуньку — такой же длинный и худющий. Но потом прозвище постепенно сократилось и уже на всю жизнь осталось просто — Тарь.

Когда Тарь приезжает к нам, он сразу, с порога, говорит мне:

— Пошла прочь! — Это потому, что я хочу встретить его тепло, по-родственному. Я же знаю, что, когда встречаются с родственниками, всегда целуются, и Тарь тоже, я сколько раз видела. Но у нас с Тарем что-то не заладилось: он не хочет со мной встречаться по-родственному, и все! И не потому, что он не любит собак! Наоборот, очень любит. В доме у родителей Па и Таря всегда были собаки, и Тарь их воспитывал и дрессировал и жить без них не мог.

Па рассказывал, что, когда Таря в детстве в первый (и последний) раз отправили на лето в пионерский лагерь, он уже через неделю написал домой письмо и категорически потребовал, чтобы родители в ближайшее же воскресенье привезли ему в лагерь его собаку. Повидаться! А не то он убежит из лагеря.

Собаку ему привезли, и Тарь с ней повидался, что только укрепило его в решении покинуть лагерь.

На следующий же день Тарь с еще одним любителем приключений удрал из лагеря. Они сели на электричку и «зайцами» (то есть без билета) доехали до Москвы, где на вокзале их совершенно случайно поймал знакомый отца и торжественно препроводил домой.

Когда Тарь вырос, он даже жену себе нашел на собачьей площадке. Ее звали Аня, и она тоже дрессировала там свою овчарку. Когда Тарь увидел Аню, он обомлел — такая она была красавица — и на ней женился, и все собаки вылетели у них обоих из головы. Раз и навсегда!

И вот теперь, когда Тарь смотрит на меня, он всегда начинает вспоминать, какие замечательные собаки были у него — не мне чета! — все восточноевропейские овчарки с прекрасной родословной, а последний пес, Райд, даже стал чемпионом Московской области. Я видела фотографию Райда — Тарь ее всегда с собой носит, у него там вся грудь в медалях. У Райда, конечно.

Таря хлебом не корми, дай порассказать о Райде: как он был прекрасно выдрессирован, слушался с первого раза, знал свое место, не мельтешил под ногами и не лез с мокрыми поцелуями. Это все, конечно, камень в мой огород.

Когда я, заинтересованная рассказом, подвигаюсь к Тарю поближе, он опять говорит:

— Пошла прочь!

Па сидит в своем любимом кресле, курит и усмехается:

— Иди ко мне, песка моя невоспитанная. — И кладет руку мне на голову.

Когда Па в разговоре забывает про меня и снимает руку, я подлезаю головой под его ладонь и снова вскидываю его руку себе на голову и замираю от блаженства.

А на Таря я не обижаюсь, я уже знаю, что на родственников обижаться бесполезно. Родственники — это навсегда!

А уж если совсем откровенно, я думаю, что Тарь просто завидует нашему счастью.

Но собаки — это не главная тема у Па и Таря, главных тем две: Штеер и дача.

Па и Тарь очень любят автомобили, только они — не как все люди. Все хотят иметь красивую, сильную, новенькую машину. Против этого Па и Тарь не возражают, им тоже нравятся новые машины. Но больше всего в жизни они любят старые, и чем допотопнее, тем лучше.

У них есть такой автомобиль один на двоих, предмет их гордости и любви — австрийский Штеер-220. Ему больше тридцати лет.

Па купил Штеер на своем авиационном заводе, куда пошел работать после того, как его в очередной раз выгнали из очередного института за драку. Там Па начал «трудиться копировщицей», как он говорит, потому что копировали чертежи в основном девушки. И там, на заводе, случилась очень важная для Па встреча с человеком, которого он потом всю жизнь вспоминал с уважением и любовью и считал своим Учителем.

Его фамилия была Брискин.

Па рассказывал, что этот завод при Сталине был авиационной «шарагой», куда собрали лучших авиационных специалистов, предварительно их арестовав. Вот и Брискин тоже был заключенным. Он даже не имел права ходить по заводу без своего личного конвоира Васи, только Брискин был хоть уже и немолодой, но быстрый, легкий на подъем, а Вася «спал на ходу». В результате Брискин все время терял своего конвоира, а потом спохватывался, бегал по заводу и спрашивал:

— Вы моего Василия не видели?

Па узнал Брискина, когда его уже освободили и у него была справка (как у бабы Муры), что он — не «враг народа».

Он остался работать на заводе и еще прожил несколько лет и успел многое — в том числе и для Па: из строптивого мальчишки, драчуна и задиры сделал настоящего инженера. Па потом окончил авиационный институт, но говорил, что в его образовании это были «семечки»: всему основному его научил Брискин.