Тамара Холостова - Девочка перед дверью. Синие горы на горизонте

— До чего же красиво, — сказала мама. — Похоже на Гобему [2] Имеется в виду картина «Дорога» голландского художника XVII века Гобемы. , ты не находишь?

Я не находила, потому что понятия не имела, что такое или кто такой Гобема, и вообще мне было не до Гобемы. Я видела, что маме становится все хуже и хуже.

— Так ты и не поучилась у меня рисовать. А жаль.

Я буркнула, что это еще успеется.

— Вряд ли, — сказала мама.

Утром следующего дня, с которого я начала свой рассказ, я проснулась, в первую минуту еще не соображая, где нахожусь. Потом я увидела, что нахожусь в чайхане. Чайхана была хорошая, нарядная. Я лежала на красивом, новом ковре. Стены были разрисованы цветами. На кумганах у чайханщика грелись расписные чайники, Я была укрыта чьим-то зеленым в лиловую полоску халатом. Под головой у меня лежал мой верный портфель.

На помосте напротив ели плов. Наверное, запах плова и разбудил меня. Плов возлежал на синем огромном блюде благоухающей, дымящейся горой; пар его вздымался под потолок. Я попробовала закрыть глаза. Это не помогло. И я снова уставилась на блюдо с пловом, точно кролик на удава.

Мужчины, сидящие вокруг плова, заметили, что я проснулась. Один из них (кажется, он у них был за главного), ткнув в меня пальцем, сказал что-то остальным (я расслышала слово «баблатэкарь»). Те дружно захохотали. От их хохота, и сального взгляда, которым этот человек полоснул меня, и от запаха плова мне стало нехорошо.

И вдруг я узнала его! Это же несомненно был человек, привезший меня сюда. Сейчас, при дневном свете, в кругу своих прихлебал — а они, конечно, были прихлебалами, это было сразу заметно, — он совершенно не казался таким величественным, как накануне ночью. Или, может быть, ему не хватало коня? Или засалившаяся от плова физиономия лишала его величия?

Но это был он, — в этом не могло быть сомнения. И от этого мне с каждой минутой становилось страшнее. Даже видение плова отступило перед омерзением, которое вызывало теперь лицо этого человека.

Или нет — морда. В своем красном полосатом халате — я знаю, на кого он теперь походил. Ни на какого кентавра или Зевса. На тигра джунглей — Шер-Хана. И даже один ус у него был чуть короче и реже другого, словно кто-то ему его выдрал. Или подпалил, как Маугли. И блюдолизы вокруг него угодливо подхихикивали, точно шакалы.

Чайханщик, нахмурясь, взглядывал в их сторону. Кажется, он был чем-то недоволен. Он что-то сказал им. Шер-Хан пренебрежительно отмахнулся и крикнул, поманив меня пальцем:

— Эй, кыз! Как тыбя — баблытекар! Иды к нам. Кушить будыш.

— Благодарю вас, я не голодна… — пискнула я через силу.

Не подойти к плову было чрезвычайно трудно. Помимо прочего, меня все-таки сковывала благодарность к этому человеку — за вчерашнее и за халат, которым я все еще была укрыта. Хотя я уже видела теперь, что титул «баблатекаря» был не более чем веселая шутка. Но мой ужас перед ним все возрастал. Сейчас и голос его мне уже показался немного другим: это был тот же чуть хрипловатый бас, но с какими-то новыми визгливыми интонациями. Или, может быть, потому, что он явно был пьян?

Шер-Хан облизал пальцы, вытер их о халат, грузно поднялся и, слегка прихрамывая, пошел в мою сторону…

И вот тут дверь распахнулась, впустив струю холодного воздуха (ночью, оказывается, пошел снег), и в чайхану, чуть сутулясь, чтобы не стукнуться о притолоку, вошел он. Господи! И как это только я могла их спутать?! Да они же нисколечко и не похожи! Хотя нет, немножко все-таки похожи. Ну, мало ли — просто, наверное, узбеки для меня все еще на одно лицо. Мой — настоящий — чуть только сверху вниз взглянул на Шер-Хана, и у того сразу же почему-то голова ушла в плечи; подойдя к кумгану, Шер-Хан взял у чайханщика чайник и пиалу (будто для этого только и вставал) и снова ушел к своим шакалам. Те молча и деловито уминали плов.

Настоящий чуть подмигнул мне, взлетел на помост и сел рядом со мной. Чайханщик немедленно принялся расставлять перед нами чайники, урюк и лепешки.

— Ну как, отдохнула? — спросил он почти без всякого акцента. — Счас чай попьем — и пойдеш баблатек принимать. Хоп?

— Хоп! — радостно, с полной готовностью ответила я.

«Китобхана» по-узбекски «библиотека». Написала сейчас название главы и сразу, точно сызнова открыла дверцы шкафа, вдохнула запах той пыли… И вот они — пять полок со всем, что на них есть. И в правом верхнем углу стопка книг на русском языке — шесть моих друзей, ставших для меня в последующие месяцы хлебом насущным, порой заменяющим и настоящий хлеб…

Серый, трепаный томик без первой страницы — «Аэлита» и «Гиперболоид инженера Гарина»; пьесы Горького (среди героев которого я с изумлением признала в Сатине своего недавнего знакомца по теплушке); «Быт и нравы древнего Рима» — здоровенная книжища с ятями и ржавыми пятнами на старинных линейных гравюрах; второй том Маяковского, в лесенках которого я сразу запуталась, но позже, одолев, приняла в сердце безоговорочно; брокгаузовский том «Хроник» Шекспира с чехардой Генрихов, Ричардов, Алых и Белых роз и милым, толстым сэром Джоном Фальстафом; и замучившее меня кучей недоумений «Преступление и наказание» (негодяй, в конце концов, Родион Романович или человек, которого я уже непонятно почему люблю? И отчего так непоправимо горько после Дунечкиного благополучного бегства от Свидригайлова?).

Не знаю, какими судьбами забрели все они на полку моего шкафчика. Но часть их, кажется, осталась от умершего в соседнем сельсовете эвакуированного старика (да будет земля ему пухом).

Но это я забегаю вперед. Потому что, когда мы с Мумедом Юнусовичем вошли в то утро в пустую комнату, сильно смахивающую на сарай, я увидела лишь облезлый канцелярский шкаф, запертый на устрашающих размеров амбарный замок, и залитый чернилами голый фанерный стол.

При виде замка председатель повел себя, как мне показалось, несколько странно. Выпалив что-то очень сердитое по-узбекски и почему-то минуя двери, он шагнул в окно и вслед за этим, распахнув другое — уже во дворе, напротив библиотеки, — и вошел в него (там сейчас же раздался женский визг и рык Мумеда Юнусовича), после чего появился снова (уже в дверях), волоча за собой толстенькую девицу в бигуди, цветастом халатике и шлепанцах на босу ногу. Некоторое время они оба что-то орали друг другу по-узбекски, причем она ничуть не уступала грозному председателю и даже, встав на цыпочки, махала перед его носом пальчиком. Затем захохотала и выпалила что-то нелестное, кажется, уже в мой адрес. После чего председатель вырвал из ее рук ключ, поддал ей сзади коленом и девица с ревом выкатилась вон.