Тамара Холостова - Девочка перед дверью. Синие горы на горизонте

И я простила Нину. Я решила, что, когда мама вернется, я уговорю ее жениться и на Нине-Большом тоже. Нина-Большой знает очень много. Оказывается, например, Земля круглая. Наверху живем мы, а внизу Антиподы. И у них все шиворот-навыворот: ходят они вверх ногами, и когда у них зима, у нас лето, и когда мы ложимся спать, Антиподам пора завтракать. Эта дура Фемида про Антиподов, конечно, не поверила. Ни во что хорошее она верить не хотела ни за что. Она сказала, что про Антиподов — это вранье, и про Плотникову жену тоже вранье, а про ангелов так и вовсе.

— Мама! — завопила Фемида. — А Вика верит в ангелов!

И Фемидина мама стала мне объяснять, что про ангелов придумали старые глупые люди, а я уже большая девочка и даже буквы знаю и мне стыдно верить в подобную чепуху. Ангелов никто не видел, и, значит, их нет.

Я даже обомлела от ее слов.

— А как же их тогда нарисовали? — спросила я, потрясенная.

— Ага! — сказал Нина-Большой. — Рая, сдавайся! Один — ноль в ее пользу.

Но Фемидина мама не сдалась. Она посмотрела на меня с состраданием и принялась объяснять, что раньше верили в этот дурман и художники по заказу попов рисовали ангелов по воображению, потому что на самом деле ангелов не существует, так что видеть их они не могли и только придумывали, чтобы глупые люди молились. На минуту я испугалась. А вдруг она права и ангелов нет? Но тогда получается, что и моих мамы и папы тоже нет?.. Потому что их я уже и вовсе не могу вспомнить, какие они, а ангелов, особенно одного, который корону держит над Плотниковой женой в маминой «Истории искусств», я даже очень хорошо помню. Хоть сейчас могу пойти поглядеть на него, потому что няня мне эту книжку дала с собой. Но тут меня осенило.

— А воробьев, что ли, тоже нет? — спросила я.

— Господи! При чем же здесь воробьи?! — воскликнула Фемидина мама, захлопав глазами.

Фемида открыла рот, кажется, она собралась скакать, крича, что и воробьев нету. Но, спохватившись, закрыла рот и стояла, сбитая окончательно с толку, ибо что ни говори, а воробьи несомненно были — это Фемида знала. Нина же Большой страшно захохотал и закачался в качалке, взбрыкивая ножищами чуть ли не к потолку.

— Я говорю тебе, Раиса, не берись сражаться с дочерью Маргариты и Льва! Она тебя уложит на обе лопатки.

Меня немного удивило, как это я могу уложить громадную тетю Раю на обе лопатки, но что я победила — я поняла отлично. А главное, мне понравилось, что я, оказывается, дочь Льва и Маргариты. И что раз так, то, значит, они существуют на самом деле и я про них не придумала.

Дело в том, что в последнее время я обнаружила, что, если хочешь, можно придумать про что угодно.

Начала я скромно. Я придумала про то, как мне подарили куклу. Куклу звали Илика. Она была целая, макушка у нее, конечно, была на месте, не как у Фемидиных кукол, и она была не голая, а в пальтишке с капюшончиком и в башмачках. Потом эта Илика обросла кроваткой, посудой, буфетом, как тети Раин, только малюсеньким.

После этого Илика стала говорящая, и мы с ней решили рассказать Отелло и Дездемоне все про платок и про Яго и чтобы Отелло проткнул Яго саблей и больше никогда не ссорился с Дездемоной.

Дело в том, что эта окаянная Фемида притащила из отцовского шкафа Шекспира и как дважды два при помощи иллюстраций доказала мне, что Отелло Дездемону «таки да» задушил. И тут я взбунтовалась. Это был какой-то неправильный Шекспир! Я решила его переделать. У моего Шекспира Корделия приезжала верхом на коне и в латах (смотри иллюстрацию к «Генриху VI», часть I, акт III, сцена III — изображение Жанны д'Арк), прогоняла вон Гонерилью с Реганой, а Ромео с Джульеттой не умирали, а шли учиться в школу в девятый класс.

Все эти истории я потихоньку рассказывала Нине-Большому. Вечерами мы с ним забирались в качалку и там шепотом с книгой в руках наводили у Шекспира порядок. И Нина-Большой очень мне помогал. Про Ромео и Джульетту, например, это он так хорошо придумал. И Виолу выдать замуж за шута Фесте я тоже вряд ли бы сама догадалась.

В конце концов Нине сказали, чтобы он не морочил ребенку голову, которая и без того задуренная, и Шекспира у нас отобрали. И вот тут дядя Нина принес к нам в дом «Мистера Твистера»!

И вдруг оказалось, что это опять было про Отелло и Дездемону. Хотя, если уж говорить по-честному, Дездемоны там все-таки не было (не зачислишь же в Дездемоны Девицу с мартышкой в руках?), но зато, конечно же, там был Отелло! И он был здесь, в Ленинграде (улица Гоголя, третий подъезд), и он был не страшный дурак с подушкой, которому ничего уже нельзя объяснить, а шел он спокойно и трубку курил!..

Если по правде, то Мистера Твистера мне тоже было ужасно жалко: что с него возьмешь, с бедного буржуя, раз он ничего у нас не может понять?

Но конечно, главное в «Твистере» — это была контора Кука! Про контору Кука было сказано так:

Ну так пожалуйста! Я захотела! Я захотела увидеть Гор-ры и Недра, Пальмы и Кедр-ры! Я захотела, чтобы за мной прислали верблюда и мы бы сели на этого верблюда с Ниной-Большим… Или с Ниной-Большим и с куклой Иликой… И еще с Отелло и Дездемоной. И мы бы поехали на нем к няне Груше. Или к маме и папе в командировку. А потом с ними вместе, только одного верблюда нам бы, пожалуй, было мало. Ну тогда пусть Кук пришлет за нами еще одного верблюда. Или пароход. Пароход — это даже, пожалуй, еще лучше. И мы бы все вместе поехали на нем к Антиподам!

Что-то странное происходит у нас в доме… Взрослые сидят за столом, молчаливые, тихие. Они не смотрят на нас с Фемидой, не замечают, что мы отдали Тане почти полные тарелки моркови. В другое время на нас бы еще как накинулись. Но что-то у них сегодня произошло, потому что они даже не замечают, как мы потихоньку жрем черный хлеб, а Фемида даже мажет его горчицей.

Все тети (и моя тетя Юна, которая меня воспитывает) сидят молча. И только когда Таня, забрав тарелки, уходит, тетя Рая чиркает спичкой, закуривает и говорит басом (хотя и очень тихо):

— И все-таки, Юна, ты не права. «Энкаведе», — и тетя Рая выпускает из ноздрей столб дыма, — не ошибается, поверь мне. Или это какое-то дикое недоразумение и завтра оно рассеется как дым, — и тетя Рая машет рукой, чтобы показать, как оно рассеется, — или же нам остается думать, что как это ни парадоксально, но Григорий в чем-то замешан. Ведь почему-то моего Вениамина не вызывают?

— Я бы попросил… — мычит Фемидин папа. — Я бы попросил тебя, Раиса, этот разговор прекратить.