Павел Петунин - Пограничное лето

— Да, да! Войдите!

И они вошли, впереди — Санька, за ним — Костя.

Кроме Сергея Ивановича и майора Чистова, в кабинете сидели два капитана. Один из них чем-то был похож на серьезную бабку, попутчицу Шубиных. В кабинете было так накурено, как будто взрослые устроили соревнование, кто больше напустит табачного дыму.

— Ага! Наша боевая смена пожаловала! — весело воскликнул майор Чистов.

— Владимир Алексеевич, а хотите, я угадаю, зачем прибыла эта делегация? — очень серьезно спросил Сергей Иванович.

— Интересно!

Сергей Иванович повернулся к ребятам:

— Если не ошибаюсь, по сахарному вопросу? Так ведь, Константин Сергеевич?

Всегда, когда Сергей Иванович был в шутливом настроении, он называл Костю по имени-отчеству. И Костя уже знал по своему опыту, что в такие веселые минуты говорить с отцом о чем-то серьезном было просто невозможно. И Костя в ответ только носом шмыгнул.

— Это он так выражает согласие, — серьезно сообщил отец взрослым и опять повернулся к ребятам: — К вам пристает лосенок, а вредная тетя Нина выделяет для неге каких-то пять кусочков?

Просто удивительно, откуда только разузнал он все это? Костя шумно вздохнул и уставился в угол. Он был уверен, что шутливо настроенный отец посоветует проводить с лосенком разъяснительные беседы о вреде сахара для лесных жителей или еще что-нибудь в этом же духе… А Костя так уверенно сказал Саньке, что с сегодняшнего дня берет пропитание зверя на себя. А теперь… Теперь Санька не будет верить ни одному его слову. И вообще — хоть уезжай с заставы.

— Ладно, Константин Сергеич, не сердись и не скучай. Зверя действительно надо немножко побаловать. Финансовая поддержка будет обеспечена. Только давай уж, братец, договоримся о дневной норме, чтобы не очень-то перекармливать. Пять кусочков на день и не больше. Идет?

— Так это же мало! — скорее по привычке, чем по необходимости, возразил Костя.

— Ну, хорошо. Пусть будет семь. Да Санькиных пять — это уже двенадцать! Да еще от пограничников этому хитрецу кое-что перепадает. Тебе это известно или будешь возражать?

Возражать против такой арифметики было невозможно. И Костя продолжал разглядывать угол кабинета.

— Правильно, возразить нечего… Вот тебе деньги. Магазин тут недалеко — Саня покажет, — и отец протянул Косте два рубля.

Костя густо покраснел от радости — он никак не ожидал столько. Обрадованный, он резко повернулся, чтобы скорее бежать в магазин за сахаром, но тут его остановил строгий голос майора Чистова:

— Отставить! Раз уж вы, товарищ Шубин, оказались теперь среди военных, то надо и поступать по-военному: следует спросить разрешение, чтобы уйти. Понятно? Это во-первых. А во-вторых, — он поднял со стола небольшой листок бумаги, — вам с Санькой ответственное задание: отнесете эту телеграмму Ефросинье Никитичне. Я звонил домой, чтобы позвать вас, но вы уже ускакали.

— От тети Маши? — спросил Санька.

— Угадал. Хотел прочитать по телефону, да наша Ефросинья Никитична с характером. Говорит: своими глазами хочу видеть. Так что бегите.

Саньку это поручение почему-то очень обрадовало. Он вытянулся в струнку и отчеканил:

— Есть бежать!

И, как настоящий солдат, по всем правилам военных уставов, он ловко и четко повернулся кругом через левое плечо. Санькино настроение передалось Косте, который хотел повернуться так же красиво и четко, но у него из этого ничего не получилось: ноги его запутались, и он чуть не шлепнулся на пол.

— Саня, подучи будущего солдата! — крикнул вдогонку майор Чистов.

— Есть подучить!

Телеграмма была распечатана, и ребята могли прочитать ее. Скрывшись за углом заставы, они и сделали это без промедления.

В телеграмме было написано:

«ЧИСТОВУ

БУДУ ДВЕНАДЦАТОГО УТРОМ ПРИВЕТ ПОГРАНИЧНИКАМ НИЗКИЙ ПОКЛОН ЕФРОСИНЬЕ НИКИТИЧНЕ

ГОРНОСТАЕВА».

— Сегодня у нас девятое? — озабоченно спросил Санька. И сам себе ответил довольным голосом: — Точно, девятое. Порядок! За эти три дня мы, пожалуй, подготовимся. — Помолчал, что-то прикидывая в уме. — Вот только успеем ли заставу покрасить? Должны успеть, раз такое дело.

— А почему это она бабке Ефросинье поклон передает, да еще низкий? Человек ворчит, что пограничники стреляют плохо, и ему же низкий поклон шлют.

— Ну и что из этого, что ворчала? Имеет полное право! — с жаром возразил Санька. — Хотел до удобного случая сохранить в тайне, да ладно уж, скажу: она и есть тот самый знаменитый у нас пограничник, с которым я тебя хотел познакомить. Нам из-за нее все до одной заставы завидуют. Понял?

Костя этого не понимал. Он, конечно, всякое мог ожидать, но только уж не это: самая обыкновенная бабка, и вдруг — знаменитость!.. И припомнил, что даже сам начальник заставы, когда давал эту телеграмму, отозвался о Ефросинье Никитичне так, будто она генерал какой… Костя вспомнил сержанта Ваничева, который тоже завидовал горностаевской заставе, что живет на ней Ефросинья Никитична…

Знаменитая пограничница занималась самым неинтересным женским делом — развела на веранде стирку. Позади дома на заборе висело множество носовых платков и штук пять детских штанишек. И в пушистой пене в корыте тоже были носовые платки — кое-где из пены торчали полосатые уголочки.

— Ага, Санек прикатил ко мне! Молодчина! Знаю, знаю, с чем пожаловал! — певучей скороговоркой проговорила бабка.

Она резко стряхнула с рук мыльную пену, торопливо вымыла их, тщательно вытерла полотенцем и попросила ласково:

— Сбегай-ко, родимец, за очками. В передней комнате на тумбочке лежат, в зеленой коробочке.

Санька стрелой полетел выполнять ее поручение.

Ефросинья Никитична без всяких церемоний стала разглядывать Костю добрыми, выцветшими глазами. Кончив разглядывать, спросила:

— А я тебя где-то вроде бы видела, паренек. Не сынок ли Сергея Ивановича?

— Ага.

— Вот оно, какое дело… А правда, что отец твой в войну разведчиком был?

— Правда.

— Это я от одного фронтового знакомого слышала. Самого твоего родителя спросить как-то стеснялась: вдруг ошибусь да обижу ненароком? Мало ли на белом свете Шубиных, которые воевали, да еще в разведке. Да-а, вот видишь ты, соколик мой, какой у тебя родитель…

А какой — не сказала. Но по голосу чувствовалось, что если бы сказала, то обязательно что-то хорошее… И холодок в Костиной душе к бабке стал постепенно таять.

Как и все не очень-то крепко грамотные люди, читая телеграмму, Ефросинья Никитична беззвучно шевелила губами. Так что, если повнимательнее приглядеться, то по движению ее губ можно было угадать, что написано в телеграмме.

Ефросинья Никитична читала долго. Несколько раз возвращалась к началу, как будто старалась заучить телеграмму наизусть. И каждый раз ее глаза все больше и больше влажнели, а вздохи становились глубже и тяжелее.