Дэвид Алмонд - Огнеглотатели

Рассмеялась и подошла ближе.

— А я тебя сегодня искала, — говорит.

— Знаю.

— Папа сказал, хорошо бы ты нам помог. Он бы тебе заплатил, Бобби.

— Как-нибудь в другой раз.

— Он говорит, лишние руки никогда не помешают.

Стоим по колено в воде. Крошечные частицы угля трутся о кожу.

— Папа говорит, это моряки.

— В смысле?

— Ну, стон этот. Ты слышишь?

Вслушался. Слышно что-то, или мне просто кажется?

— Слышишь? — повторила она.

— Как это — моряки?

— Ну, не знаю. В корабль попала торпеда, и все они пошли ко дну. Во время последней войны или еще какой. Я точно не знаю. — Стоим слушаем вместе. Потом она как засмеется. — А может, папа просто выдумал очередную историю, а это просто тюлени. Правда…

Тут оно и зазвучало — действительно похоже на стоны или завывания, если правильно слушать.

— А иногда я смех слышу, — говорит. — Но вот такого — еще никогда. Чего это они стонут, Бобби?

— Это просто воздух. Просто море. Просто…

Она дотронулась до моей руки:

— Ты же знаешь, что нет. Что, тоже напугался, Бобби Бернс?

— Нет. Нет.

— Вот и хорошо.

— Просто… — Чувствую, что краснею, хорошо еще, что темно. — Все это как-то…

А тут снова прозвучало мое имя.

— Бобби! Боббииииииии!

— Красота! — говорю.

А она смеется.

— Да, — говорит. — Знаю.

— Боббииииииииии!

— Мне пора, — говорю.

Она наклонилась ближе, быстро чмокнула меня в щеку, хихикнула, а потом отпихнула — давай иди.

Пламя ревело. Телевизор и радио мы не включали. Мама напевала «О, сердце святое» и штопала рукава моего свитера. Папа щипцами вытащил из камина горячий уголь и прикурил сигарету. Пламя заплясало у него на губах. Он глубоко втянул дым, выпустил обратно, закашлялся, задержал дыхание, рассмеялся сам над собой.

— Вот ведь гадость, — говорит мама. — Ты когда-нибудь бросишь?

Папа мне подмигнул.

— После дождичка в четверг, — сказал он и сменил тему, заговорил про Макналти. — Может, он там каждое воскресенье выступает, — говорит. — Надо бы мне попытаться с ним поговорить, а?

— Угу, — сказал я.

— В следующее воскресенье съездим. И возьмем для него побольше монеток.

Мы ели поджаренный хлеб с маслом и улыбались. Я задремал. Услышал, как подходит прилив. Совсем заснул, похоже. Увидел спицу и кровь. Услышал голос: «Платите! Ничего не увидите, пока не заплатите!»

Чувствую мамину руку.

— Ты храпишь, — сказала мама. — Прямо как много лет назад. Марш спать. Давай.

Я полез наверх, а сзади звучал их ласковый смех.

Сел за стол у окна в своей комнате. Включил свет в лампочке из Лурда [1] Город во Франции. : пластмассовый грот, а в нем — святая Бернадетта на коленях и Мария с нежной улыбкой. Мама в прошлом году ездила туда с другими прихожанами, вот и привезла мне. «Дар из места, где свершаются чудеса», — сказала она.

Я достал блокнот и записал:

«Мускулистый человечек с голой грудью. Макналти. Джозеф. Новенький. Айлса. Утонувшие моряки, стоны. 2 сентября 1962 г. Солнце после дождя, потом темнота. Осень идет. Чего я так боюсь?»

Я лег в кровать, и мне приснился другой сон, одеяло превратилось в цепи, а сам я не спал, а все дергался и пытался из них вырваться.

Пошли с Джозефом. На дюны, у мыса. Он разлегся, закинув руки за голову. В джинсах, голубых как лед, черной рубашке и черных туфлях с острыми носами. Я лег рядом, попытался помериться ростом. Вряд ли я когда тоже так вырасту.

Он говорил о будущем, о том, кем потом станет.

— Понятно, я пойду по строительной части, как папа, — рассуждал он. — Папа говорит, что поначалу мне поможет. Тут в городе много чего будут строить. Офисы, рестораны, отели, шоссе. На много лет работы хватит. Только бы начать поскорее. Деньги в кармане, пиво ручьем, девушки. Во, смотри. — Он вздернул рубашку, повернулся, показал мне спину. — Прошлая неделя у него хорошая выдалась, мне еще фунт перепал, так я голову докрасил.

Это он про свою татуировку, дракона. Челюсти с огромными зубищами, раздвоенный язык прямо между лопаток, а туловище все в чешуе так по спине и изгибается, лапы с когтями тянутся по бокам, а хвост пропадает под поясом джинсов. По большей части один только контур, но Джозеф потихоньку его заполняет — как разживется деньгами. Когда он впервые про это заговорил, я ему в ответ: не надо. Молод ты еще, дружище. Вот подрастешь — там и решай. А он только засмеялся, выругался, обозвал меня хлюпиком и сказал, что он, вообще-то, меня на три года старше, а я вообще пока ничего не соображаю. Кончилось тем, что я даже поехал с ним в Блайт и подтвердил татуировщику: да, конечно, шестнадцать ему уже есть.

— Классно, — сказал я, и мы оба усмехнулись.

— Угу, — сказал он. — Классно, только тебя от него воротит.

На солнышке все еще было по-летнему тепло. На берегу расположились несколько семейств, сидели на подстилках. Малышня с воплями носилась по мелководью. Собаки кидались в волны. Деревянное прибрежное кафе было открыто, обтрепанный флажок бился на ветру. Где-то вдали на фургоне мороженщика играла песня — «Ах, боже, да что же такое».

— А вот ты, — сказал Джозеф, — найдешь себе какую-нибудь выпендрежную работу. И свалишь отсюда. И мы больше никогда не увидимся.

— Ни за что.

— Свалишь-свалишь. — Он дал мне тумака, и мы оба захихикали. — Мы это оба знаем. Ну да ладно. Дело понятное. А пока мы все равно дружим. — И как ткнет пальцем куда-то: — Чтоб мне провалиться!

А там идет Дэниел, совсем один. Подвернул джинсы и шлепает по воде.

— Интересно, с какой радости этаких типов заносит в места вроде наших? — спросил Джозеф.

— Мама говорит, они в Ньюкасле работают.

— Это ладно, но тут-то им что надо? В Кили-Бей! Тут, кроме угля на пляже и угля в море, ни фига нету. Захудалый у нас городишко. Отжил свое.

Я огляделся: дюны, пляж, полоса соснового леса к северу, обветшалые деревянные дачки, крыши понурой деревушки. Дальше от моря — коперы, потом вересковые пустоши.

— Может, им кажется, что тут красиво или еще что.

— Красиво! — Он ткнул меня локтем. — Да чего тут красивого? Ладно, пошли знакомиться.

Мы поднялись и побрели по песку через маячный мыс. Дэниел стоял рядом с лужей в камнях — подбирал голыши, всматривался в воду, опускал голыши на место. Подержал что-то недолго в руке и, прежде чем положить на место, улыбнулся.

— Ух ты, — сказал Джозеф. — Ишь, какой красавчик.

И двинул вперед по камням. Я следом, отстав на пару шагов.

— Привет, новенький, — сказал Джозеф, подойдя метра на три. — В смысле, привет, как жизнь, рад познакомиться.

Дэниел стоял по икры в чистой воде и держал в руке сандалии. Одет он был в просторную футболку. Кожа загорелая. Отвел с лица волосы, глянул на нас чистыми голубыми глазами.