Виктор Баныкин - Повести и рассказы

Лена.

Здравствуй!

Час назад приехала с мамой из села от бабушки, а дома — твое письмо.

Неужели это правда: ты не ходил на выпускной вечер? Снова ты меня удивляешь!

Мама себя чувствует значительно лучше. Иногда, правда, голова болит, если долго бывает на солнце. Она скоро собирается в отпуск.

«Какое сейчас море?» — спрашиваешь ты. Сразу даже трудно ответить. Вот в эту минуту оно серо-зеленое, а на западе, у горизонта, розовато-оранжевое (только что зашло солнце).

«Как Тимур?» — другой твой вопрос. Сдавал в военно-морское училище, хотел быть моряком — провалился на первом же экзамене. Теперь махнул пытать счастье не то в Саратов, не то в Воронеж.

Вера Дроздовская в этом году не собирается учиться — решила поработать пока и «поразмыслить».

Не очень-то требовательны к нам были иные педагоги, да и сами мы учились спустя рукава. Пока все окончившие нашу школу проваливаются с треском, проваливаются не только при поступлении в институты, но даже и в техникумы! Почему-то лишь детки родителей «с положением» оказались «на высоте», да еще те, у которых папани и мамани теплые местечки занимают! Так-то вот!

Думала сейчас: о чем еще написать? И вдруг мама заявляет из кухни, что она тоже намерена немножко написать хлопчику!

Сидит и пишет. Мне страшно интересно: о чем? Спрашиваю ее, а она:

«То мое дило! Все тоби треба знати!.. Написала, що ти мене часто не слухаешь!»

Вот при маме кладу в конверт ее послание. И свое — такое на этот раз короткое.

Лена.

26 июля.

Решила написать на свой риск. Сомневаюсь: успеешь ли ты получить мое письмо. Твое, в котором ты писал о путешествии, пришло 25 августа. В нем ты сообщал, что в Волгограде будешь числа 29. Я даже ахнула: ну и темпы! Об ответе не приходилось и думать — мое письмо к этому сроку не поспело бы в Волгоград.

Первого сентября получила от тебя еще одну весточку — из Уральска. На штемпеле значилось: «29 августа». Ты писал о трудностях, о плохих дорогах.

Раз решил «завернуть» по дороге в наш Зуйск — милости просим в гости. Маму можешь не бояться — она не кусается. А Инна просто будет млеть от восторга, пожимая руку отважного покорителя пыльных дорог!

Тринадцатого выхожу на работу. Как и намеревалась — в детсад. Не помню, писала ли я тебе, что в университете я провалилась: тройку получила по истории, пятерку за сочинение, а больше ничего не сдавала. Буду готовиться на досуге к следующему учебному году.

Твое письмо из Астрахани получила вот сейчас: принесла его мама. Принесла и бандероль с почты — коробку дорогих конфет. Думала от тебя, — ан нет. Бандероль из Кривого Рога. Обратный адрес — Почтамт. Ну, просто не знаю: кто надо мной так зло шутит?..

Валерий, не поняла одну твою фразу, в которой ты о родителях пишешь. Как, ты без согласия отца и матери уехал из дома? Или второпях неверно выразил свою мысль? И почему ты один? Ведь раньше писал, что с тобой отправятся другие ребята?

Ну, буду заканчивать.

Лена.

7 сентября.

Я передумал публиковать полностью письмо молодого человека. Приведу лишь заключительную часть письма:

«… Жарким полднем в последних числах сентября я наконец-то добрался до городка Лены. Прожил у них три дня. По-моему, куда более сердечно отнеслась ко мне ее мать — не старая еще женщина. Сама же Лена возвращалась из детсада почему-то поздно. Разговоры вела лишь о своей работе. Или на какие-то другие — посторонние темы. Видимо, у Лены уж тогда в голове была думка о другом.

Со мной Лена была подчеркнуто холодна. (А ведь это путешествие я предпринял ради свидания с ней!) Она не познакомила меня даже с ближайшей своей подружкой Инной. Сказала, будто Инна работает за городом. Еще сказала, будто ранней весной — и это твердо — они с Инной поедут в Сибирь. Зимой пройдут какие-то курсы и явятся на строительство вполне подготовленными для трудной работы.

На четвертый день, оставив здесь разбитый велосипед, я уехал поездом к брату в Киров.

Зимой раза три писал Лене. Все еще надеялся: может, восстановятся наши дружеские отношения? Ведь я ни в чем перед ней не виноват. Но Лена молчала. А в марте пришло письмо от ее матери. Мать писала о том, что ее дочь вышла замуж за рабочего с судоремонтного завода. За того самого Валентина, которого Лена в одном из своих первых пространных писем назвала «двадцатитрехлетним стариком». Этим письмом матери Лены я был поражен как громом.

Уезжая в армию, решил послать вам ненужные мне теперь письма. Авось они пригодятся в вашей работе. Можете даже не изменять в письмах ни имен, ни фамилий. Пусть другие знают, особенно парни, какие еще коварные девчонки встречаются в наше время!»

Готовя к публикации присланные письма, я многое в них исправил, а некоторые и сократил. Изменил имена не только девушки и разочарованного в ней юноши, но и других людей.

Хотелось бы знать мнение читателей об этих письмах.

Собирался на этом и закончить свои краткие комментарии, да вдруг подумал: а может, у Валерия все же были какие-то основания остаться недовольным девушкой?

Отдавала ли Лена себе отчет в том, что многие ее письма и в самом деле могли вскружить парню голову? Не была ли она излишне легкомысленна в этой переписке?

«Письма Лены» были уже в типографии, когда однажды я получил письмо с голубым треугольным штемпелем.

Частенько пишут мне читатели из воинских подразделений. Но это письмо с погранзаставы оказалось необычным. Его написал товарищ Валерия, вместе с ним задержавший опасного диверсанта, пытавшегося перейти нашу границу. В завязавшейся с преступником перестрелке Валерий был тяжело ранен.

«Сейчас мой друг лежит в госпитале в бессознательном состоянии. Но врачи говорят, что он поправится, — писал незнакомый пограничник. — Просматривая записную книжку Валерия, обнаружил в ней Ваш адрес. Не знаю — родственник ли он Ваш или просто знакомый, я все же решил поставить Вас в известность о случившемся».

Друг Валерия забыл сообщить номер своей воинской части, и я не знал, куда писать. Проходили дни за днями, а я все ждал, и ждал… ждал письма от выздоравливающего Валерия или от его товарища. Но с погранзаставы не поступило больше вестей — ни хороших, ни плохих.

Что теперь думать? Поправился ли Валерий? Так хочется, чтобы он стал на ноги! Ведь у него, молодого, впереди вся жизнь!

Геннадий размешивал в ведерке краску. Бумажная пилотка то и дело наползала ему на брови, такие редкие, что можно было без труда пересчитать каждый рыжеватый волосок. Но вот он выпрямился, кулаком сбил набок пилотку и весело сказал сидевшему на корточках подростку в голубой дырявой майке, оттенявшей его коричневую спину: