Пётр Заломов - Петька из вдовьего дома

Петька с другими мальчишками, прильнувшими к щелям забора, начали было кричать «ура». Но Степан, видимо, уже настолько ослабел, что, приблизившись к бегуну вплотную, никак не мог его обогнать. Хамидуллин бежал ровно, не увеличивая скорости. В его адрес и в адрес Степана сыпались шутки, замечания.

А на трибунах с интересом следили за церковным сторожем, которого яростно преследовали остальные, но он, не желая уступать первенства, поддавал как только мог. Когда он пробегал мимо забора, то было слышно его тяжелое дыхание и видно, как с побагровевшего лица струился пот.

Зато на другом конце ипподрома публика неистово приветствовала его.

Мало-помалу соперники церковного сторожа сходили с круга, некоторые падали прямо на бегу. К концу шестой версты сторож остался один, где-то далеко позади него, почти за версту, трусили Хамидуллин и Степан. В том, что победителем будет церковный сторож, мало кто сомневался. Но с половины седьмой версты расстояние между ним и Хамидуллиным начало неумолимо сокращаться. Не ускоряя и не замедляя бега, ровно, как машина, бежал Хамидуллин. Петьке начало казаться, что длинные ноги бегуна выкованы из железа и что резиновые подошвы действительно сами отталкивают их от земли.

Публика наконец увидела и оценила железную выдержку Хамидуллина. Понял это и церковный сторож. Тщетно старался он наподдать, силы его слабели, и он бежал все тише и тише. Публика замерла. Затаив дыхание, все напряженно следили за Хамидуллиным.

Началась восьмая верста.

Хамидуллин по-прежнему был спокоен, бежал все так же легко и красиво. На церковного сторожа он не обращал внимания, только косился временами на все еще преследующего его Степана.

А тот и не думал отставать. Бежал точно привязанный, на том же расстоянии. Его кажущаяся слабость все более и более напоминала тонкий расчет. Мальчишки из вдовьего дома радовались: «Дядя Степа не сдается!» Самым странным было то, что расстояние между бегунами все время оставалось неизменным, будто вымеренным кем-то.

Зато церковный сторож все больше терял выигранное расстояние, но сойти с беговой дорожки все еще не хотел. Он даже пытался наддать, но расстояние неуклонно сокращалось. На одиннадцатом круге он упал как подкошенный на землю. Его тотчас подхватили на руки, унесли. Как потом рассказывали, у сторожа хлынула горлом кровь, и его увезли в больницу.

Увлеченные азартом борьбы, все скоро забыли о церковном стороже и, не отрываясь, следили за Степаном и Хамидуллиным. Расстояние между ними оставалось все еще прежним. Так продолжалось до конца четырнадцатой версты. Уже начало казаться, что бегуны заранее сговорились, что Степан подкуплен, что дело кончится безусловной победой Хамидуллина, когда вдруг Степан прыгнул. Да, именно прыгнул. Он только что был позади и вдруг очутился впереди шагов на десять. Хамидуллин ринулся было за ним, несколько минут расстояние оставалось неизменным, но затем снова перешел на прежнюю скорость. Разрыв быстро увеличивался. Было страшно за Степана. Он бежал теперь в полную силу, и издали казалось, что Хамидуллин плетется за ним шагом.

Вот Степан обежал уже полкруга и приближается к Петьке. Худощавое лицо бледно, как обычно, на нем не заметно даже капелек пота. Только раздуваются тонкие ноздри да горят глаза.

Мальчишки, а за ними и взрослые грянули «ура!». Но Степан уже пробежал мимо. Он делал последнюю четверть круга. Трибуны неистовствовали. Степан выиграл состязание.

Добежав до конца, он сейчас же, почти не отдыхая, начал ходить по рядам публики с шапкой в руках.

— Русачок милый! Не подвел! Жертвую трешницу! — кричал подвыпивший купец и лез к Степану целоваться.

Степан брезгливо вытер щеку рукавом, направился по рядам дальше.

— Жертвую тебе, жеребцу, рупь! — съязвил полицейский пристав.

— Дарю, милейший, гривенник! — промямлил тщедушный чиновник…

Через некоторое время сияющий Степан вышел с ипподрома, сопровождаемый толпой. В руках у него была шапка, полная серебра и медяков. Ему выдали и приз — двадцать пять рублей. Да столько же накидала ему в шапку публика. На эти деньги Степан купил потом корову, которую все в шутку прозвали Ипподромом.

Петька долго размышлял позже над тем, почему дворник Степан победил опытного бегуна, и пришел к выводу: «У Хамидуллина были железные ноги, а у Степана — железная воля!» С этих пор Петька стал пуще прежнего закалять свою волю.

В феврале неожиданно наступила оттепель, и Петька вместе с другими мальчишками целый день провозился в снегу. Сначала катали большие комья снега для снежных баб, потом прыгали с высокой башенки ограды в глубокие сугробы снега, увязая в нем по пояс.

Вошедший в азарт Петька предложил ребятам нырять в снег головой вниз, как в воду. Однако никто на это не решился из опасения сломать себе шею. Это лишь подзадорило Петьку, и, напрягая до предела свою волю, он бросился с башенки вниз головой. Несмотря на то что снег казался достаточно рыхлым, удар был очень изрядным.

После трех таких прыжков, сделанных уже без особого желания, а скорее из чувства сопротивления, Петька нырять перестал. За ворот ему набился снег, он быстро таял, стекал по груди и спине холодными быстрыми струйками, а ноги уже давно были мокрыми. Раздевшись и вытряхнув из-под рубахи снег, Петька еще повозился немного на улице, а когда совсем уж замерз, пошел домой.

К вечеру он почувствовал себя очень плохо: было очень больно глотать, ломило все тело, страшно знобило. Всю ночь пролежал он в жару, а на другой день утром Анна Кирилловна повела его к доктору на второй этаж. Врач посмотрел Петьку и велел оставить его во вдовьей больнице.

Мальчишку поместили в просторной палате в два окна. Лежал он совсем один, никого к нему не допускали, кроме сиделки, которая приносила и пищу. Боль в горле усиливалась, так что Петька совсем перестал есть. Да и пить ему было трудно. Пропал голос, и Петька мог только чуть слышно шептать. Дышать становилось все тяжелее и тяжелее. Так что Петька понял вдруг, что, наверное, именно так умирают. Однако страшно ему от этого не стало. Удивительное равнодушие было в нем ко всему. Не было даже желания видеть мать и близких.

По нескольку раз в день заходила сиделка в белом халате, смазывала ему в горле чем-то жгучим, заставляла вдыхать пары скипидара.

Так продолжалось изо дня в день, и понемногу Петька стал поправляться. Зато росли теперь с каждым днем тоска и скука от безделья и одиночества. Болезнь отступала очень медленно, но все-таки отступала. Появился аппетит, и Анна Кирилловна присылала Петьке жидкую рисовую кашу на молоке. Петька ел ее с наслаждением, и силы заметно прибывали. Он уже мог немножко сидеть на кровати и смотреть в окно на поля, отчего ощущение одиночества еще больше усиливалось. Приходила иногда фельдшерица, осмотрев горло, уходила тотчас. Петька опять оставался на долгий скучный день один.