Николай Кузьмин - Где найдёшь, где потеряешь (Повести)

Уже по свету, незадолго до пересменки пробрался Алеша незаметно в раздевалку, взял там хранимую к случаю секретную бумагу и вышел обратно на палубу, озираясь, как тать. Ему не терпелось. Ему было совестно, и смешно, и радостно в эту минуту. Желая сохранить тайну своих прежних намерений, подался он в укромный закуток на корме. Здесь глянул, словно не веря, на текст заявления — «Прошу уволить по собственному…» — и, усмехнувшись, начал прилежно, с удовольствием разрывать его на мелкие куски. Покончив с этим, потряс в коробке сомкнутых ладоней готовое крошево, потом вдруг высоко подбросил, по ветру пустил. Бумажные хлопья летели долго, порхали над волной белыми мотыльками — и весело было Алеше наблюдать их финальный путь. Когда же подхваченные заливом клочки пропали окончательно, он с легкостью и самокритичной иронией сказал:

— Семь раз отмерь — один раз порви. Производительность!.. — и добавил на прощание: — Пускай читают рыбы.

В небольшом баре, до отказа наполненном разнородной публикой, отстраненно сидели у стойки двое. Один — юноша лет восемнадцати, насквозь модный и лихо независимый внешне. Другой — солидного возраста респектабельно обряженный мужчина, с цепкими, беспокойными руками и землистого цвета физиономией, изборожденной складками глубоких морщин. Это лицо и эти руки могли бы насторожить наблюдательного человека, они говорили о многом… Однако досужих наблюдателей здесь не водилось. Своеобразные, веселенькие граждане беспечно убивали время коктейлями спиртового состава, оглушались зарубежным ансамблем с магнитофона и — чего еще надо? А подозрительная пара — юнец со стариком, — кому до них дело? Пьют и пьют, пускай пьют, мало ли…

Вот так все и началось. Для Саши Донца так началось, если искать конкретную и роковую отметину в его биографии. Само собой, были тому предварительные причины и соответствующая предыстория. Ясно, что кто-либо другой увильнул, возмутился, не пошел бы на сумасбродный риск. Но Саша… Не зря его приметил респектабельный субъект и не попусту ублажал в третий раз марочными коньяками. Саша влип, попался на крючок, сунул голову в петлю, хотя ничего подобного пока не подозревал. Напротив, он считал себя премудрым и хитрющим парнем, деловым человеком.

Их разговор, а точнее, сговор подходил к концу. С нагловатой, самоуверенной усмешечкой Саша кивал одурманенной головой: дескать, понятно, не маленький, чего там. А мужчина, подавшись к его уху, приглушенно, многозначительно толковал:

— И последнее. Слышь, малый? Больше ты меня не увидишь, никогда не увидишь, запомни. А если встретимся ненароком или чего-то еще, так я тебя не знаю. Не знаю, не знал и знать не желаю. И ты меня. Уловил? Это и мне, и тебе на пользу. Все равно ничего не докажешь.

— Да ладно, — развязно перебил Саша. — Все в порядке!

Он брякнул своим фужером по фужеру собеседника, глотнул, пренебрегая соломинкой, алкогольную смесь. Мужчина лишь пригубил, пряча в стекле недобрую ухмылку. Оглянулся привычно и умело, по-шпионски. Потом продолжил:

— Одним словом, я исчезаю. Меня не было и нет, запомни. Все команды — по телефону. Только по телефону. Все! Звонить буду в пятницу. Не получится в эту — перенесем на следующую. Пятница, с шести до семи. Жди. Сиди и жди. Уловил?

— Уловил.

— А чтобы не вышло накладки, скажу я тебе по-французски. Скажу: «Бонжур, малыш!» По-французски… Люблю Францию! Она мне всегда нравилась, хотя я там не бывал.

Прикидываясь мечтательным и душевным, смягчая жесткую прозу своей задачи, пожилой вдруг нелепо замурлыкал:

— «Ах, как бы мне добраться в эту самую Марсель…» Песню слыхал?

Затем он снова вернулся к делу, будто нехотя даже:

— М-да… Лирика… Значит, я скажу тебе «бонжур», а ты ответишь любое, условное. Ну хотя бы: «Семью семь — сорок семь».

— Сорок девять, — внес поправку Саша.

Мужчина опять ухмыльнулся.

— Силен! Прямо Лобачевский. Гаусс. Спиноза. Однако, дорогой ты мой Спиноза, отвечать будешь, как я велю. «Семью семь — сорок семь». Ясно?

— Ясно, — сказал Саша. — А почему?

— Чтоб дурака озадачить, — отрезал собеседник, но тут же добавил миролюбиво: — Шучу. Пароль есть пароль. Он должен быть нелепым и бессмысленным. Чтобы никому такое в голову не взбрело, ни с чем не совпало. Понятно? Впрочем, это не для обсуждения. Ты выполняешь и — получаешь. Никаких вопросов и самодеятельности. Профессионально! Я предусмотрел все.

— А деньги? — трезвея на миг, спохватился Саша. — Денежки тоже по телефону? Э, дядя! Не предусмотрел…

— Деньги — на месте, — последовал ответ. — Как сдашь товар, так и получишь. Мой человек вручит без всякого обмана, все сполна. Человек с тросточкой, запомнил?

— Да помню, помню, незачем повторять. Только вот ведь загвоздка… — Саша допил из фужера, посмотрел сквозь его пустоту на свет. — Одним нравится Франс, другим аванс. А для стимула…

Они взглянули друг на друга с недоверием, опаской, затаенной враждой. Дряхлеющий мужчина завидовал Сашиной молодости и презирал ее же — как состояние отваги на грани глупости, что, впрочем, на руку ему. Юноша, в свою очередь, мысленно издевался над стариком, который уже негоден для подвига, но при этом обладает наличностью и заставляет с ее помощью под свою паршивую дудку плясать. Да, их мимолетные взоры были красноречивы и стоили одинаково. Тем не менее предварительная спевка уже закончилась, выбор сделан. Разговор мог идти в открытую, начистоту.

Мужчина побарабанил пальцами по стойке, поиграл руками — будто умыл. После значительной паузы сказал столь же значительно:

— Аванс… Что ж, аванс — это хорошо. Тебе хорошо, малый. Мне тоже, кстати. За аванс всегда расплачиваются. Кто чем. Уловил?

— Поймал. На лету, — снебрежничал Саша.

И тут он осекся, внезапно пришел в себя. Глядя на пятидесятирублевку, которую выложил собеседник, парень вдруг трезво осознал, что все это не болтовня за рюмкой и не дерзкая фантазия, как представлялось сперва. Нет, все по-настоящему, реально и неосмысленный сперва шаг уже безвозвратно совершен. Ему стало душно. Ему стало страшно. Он невольно вобрал голову в плечи, воровато зыркнул по сторонам.

— Получай, — пододвинул купюру мужчина. — Получай, голубок, получай, — повторил ужасающе мягко и властно. — За мной будет двести пятьдесят, а за тобой…

— Порядок! — хрипло произнес Саша, сминая деньги в дрожащем кулаке. — Спасибо…

Это было начало, только начало. Но в таком вот начале крылся, возможно, позорный конец для восемнадцатилетнего юноши, Саши Донца. А респектабельный гражданин… Здесь не то, другой разговор, совсем другая история.

Большую часть жизни его звали Живоглотом. Разумеется, так его звали типы, подобные ему самому. Когда-то была у него мама, которая ласкала именем Костенька; были воспитатели и товарищи в детском доме, которые помнили нормальную фамилию и начало его человеческого пути. А вот сам он не помнил. То есть не хотел помнить, научился не помнить и глупо обманывать себя. Философствуя в тюремной камере, где все поневоле задумчивы и болтливы, винил Живоглот в неустройстве своей планиды жестокую войну. Это она смертоносно извела родителей, лишила куска хлеба, расплодила преступную беспризорщину и его на блатную житуху без выбора обрекла. Все — война, все — роковые стечения обстоятельств… Живоглот старался поверить этому сам.