Николай Кузьмин - Где найдёшь, где потеряешь (Повести)

— Ой, — подала голос Донцова мама, — а это опасно?

— Об этом нужно было думать несколько раньше, — снова замкнувшись в неприязни, сказал оперативник.

А Василий влачился по затихающей улице и ругался, благо нет вблизи посторонних ушей. Кого он ругал? За что? Неизвестно. Живоглота ли, себя ли, собственную пропащую жизнь? Он спросил время, сказали: половина одиннадцатого. Он зашел во двор дома, где жила его обездоленная семья. Поглядел на окна, повздыхал. Потом слазил в подвал и достал припасенную стариковскую трость. Опираясь на нее — а ведь впору! — вышел он снова на улицу, к ближайшей остановке побрел, как на казнь. Потом сел в трамвай и поехал без билета. Три копейки имелись, но пожалел…

В то же время с другого конца города катила в такси, не жалея рублей, молодая особа, которую Живоглот называл своим глазом, красавицей, дорогушей.

Что ж, пускай так и будет — «Дорогуша», — ибо нет нужды в имени ее. Дорогуша курила сигарету за сигаретой, кусала крашеные губы, теребила сумочку на коленях.

— Опаздываете? — поняв попросту, спросил участливый шофер.

Она ответила, как облаяла:

— Да, да, да! Везите знайте! Пятерку кину. Тоже мне!

На этом попутная беседа, разумеется, прекратилась. Теперь Дорогуша могла переживать свое тайное без помех. И она провалилась в неурядицы, беды и заблуждения, как в гнилое болото, в пору кричать «караул!». Закричала бы, да нельзя, хуже будет, пожалуй. Ведь до чего докатилась, дура нескладная! Кто поверит? Сама не поверила бы год назад.

Все имела, хорошего мужа имела и будущее нормальное. Заелась… Мало показалось… А теперь что? Любовница противного старика, жулика, негодяя, да еще и сообщница его в придачу. Кошмар!..

Она вылезла из такси и пошла по набережной Фонтанки. Было пять минут двенадцатого на золотых часиках, которые, кстати, подарил Живоглот. Подарил!.. Как сразу не догадалась, чем пахнет? С них, с проклятых часов, все и началось.

Перейдя мост, Дорогуша снова пошла навстречу транспортному движению, чтобы издали видеть машины, их номера. Всякий раз набегающий автомобиль нужной окраски приводил ее в трепет, тем не менее Дорогуша успевала несвязно и неуместно думать при этом — полумысленно, полувслух рассуждать. Стенографически получилось бы: «Волга». «Волга». «Москвич», кажется… Двадцать три года — не старость. Ну и что — восьмилетка? Дальше могла… «Жигули», да не те… Швея-мотористка. Юлька институт кончила, а толку? Ни одного парня. Бедняжка! Если бы я любила Самойлова… Ой, боженьки, едут! Вишневая! Фу, цифры совсем другие. Мне надо шестнадцать — десять, а тут совсем сорок пять — шестьдесят два… Надо было сказать: «Не пойду, Костя». Что, если б сказала? Зачем ему пистолет? Еще «Волга». Все больше «Волги», «Волги»… Какая же я несчастная! С моими данными, с квартирой… Вот встречу парня — высокого, сильного, в голубых джинсах. Он ему покажет Францию. Ой, «Жигулёнок» вишневый! Неужели?.. Точно!.. Это уже они!».

И действительно, никакой ошибки: мимо Дорогуши проносятся те самые «Жигули». За рулем Саша Донец, на заднем сиденье — сотрудник угрозыска Тарасов. Переодевшись, взлохматив прическу для перевоплощения в образ напарника по угону, он умудрился к вечеру еще больше помолодеть. Как раз то, что надо. Совсем мальчишка! И волнуется он по-юношески темпераментно: подскакивает на месте, поучает водителя, старается заглянуть вперед. Видно, потому Саша спрашивает:

— Простите, у вас какое звание? Что кончали, если не секрет?

Оказывается, секрет. Увиливая, Тарасов отвечает:

— Хорошо рулишь, Донец. Права имеешь? Учился где?

— Когда-то во Дворце занимался. Но больше сам. У нас своя колымага с детства. Бати… То есть, я говорю, мой отец приучал к баранке с четырнадцати лет…

«Жигули» сворачивают, пролетают по мосту, сворачивают опять. Тарасов хмурится сурово и мужественно, включает радиосвязь:

— Я — «Калуга-четыре». «Калуга-четыре», слышите меня? Докладываю. Слышите? Пошли на третий круг. Никого нет. Похоже, никого и не будет. Слышите?

— «Калуга», «Калуга»! — голос из аппарата. — Не нервничать. Продолжайте курсировать, да помедленней вы там! Время есть, слышите?

— Вас понял, понял. Слушаюсь, товарищ капитан!

В сквере, угол Московского и Фонтанки, сидит, нахохлившись, Василий и думает с надеждой: «Вдруг опять не получится, не придется рисковать? Хорошо бы, как в прошлую пятницу. Тогда вынырнет сам Костя Живоглот, отвалит пятерку за напрасное беспокойство, и будь здоров — до следующего раза. А там снова какая-нибудь неувязка, еще пять рублей как с куста…»

Василий усмехается даже, веселеет немного. Но в этот миг:

— Не видели, здесь собачка не пробегала? — И дева стоит, пикантная гражданочка, откуда взялась?

— Кошку видел, — злобно отвечает Василий, — рыжую. Годится? Такую же напуганную, как ты. Да садись, не маячь!

— Полегче, дядя, — говорит гражданочка, присаживаясь. И продолжает деловито: — Машина тут. «Жигули» вишневого цвета, номер…

— Да знаю, знаю. Ты о главном давай. Деньги на бочку!

— Вот, пожалуйста. — Дорогуша вынимает из сумочки конверт. — Это им, а тебе на месте, по уговору. Костя сам отдаст, когда пригонишь. Запоминай, куда надо, сейчас объясню.

Василий прячет в карман хрустящий пакетик, и в то же мгновение его озаряет соблазнительная мысль. А что — взять и удрать с подарочком? Кому пожалуется Живоглот? Как разыщет, не зная адреса? Ведь за двенадцать лет один раз встретились случайно. Другого раза может и не быть…

— Значит, поедешь на улицу Тельмана, — говорит Тем временем Дорогуша. — Веселый поселок, знаешь? Вот… Школа там. Поставишь машину против школы, на противоположной стороне. Там такие деревья, вот… Вылезай, никого не дожидаясь. Как вылезешь, бросишь машину, иди к остановке на Дальневосточном. Знаешь? Понимаешь? Повторить?

— Не надо. Пока все ясно, дурочка…

— Сам дурак! — войдя в роль, дерзит Дорогуша. Она боится Василия, но ей нравится приказывать, повелевать. — Значит, будешь идти, идти, а Костя будет смотреть незаметно. Ну, это не твое дело. Ты по сторонам не глазей, вот… Он сам подойдет когда надо.

— А если не подойдет?

— Как это? Ты чего это? Костя сказал…

— Сказал! — хмыкает Василий. — Эх, дочка… Плохо знаешь его.

— Нет, что вы говорите такое?

— То самое. Машину хапнет, а нам — шиш.

Растерянная Дорогуша задумывается. Василий мрачнеет, кряхтит. Всевозможные подозрения заводят в его трезвеющей голове бешеную чехарду. И ему становится жаль эту красивую гражданочку, и тех, что в машине сейчас, и себя, конечно. Он почему-то с полной уверенностью предвидит: всем им крышка сегодня, казенный дом. Здесь вроде бы надо встать и расплеваться, пока не поздно. Однако Василий произносит: