Николай Кузьмин - Где найдёшь, где потеряешь (Повести)

— Роман Андреевич, просьба. Выручи, Роман Андреевич, будь друг. Одолжи, если можешь, рублей двадцать на месяц. Одолжи, а?

— Хоть на два, — ответил тот, восхищаясь вольностью своего тона. — Бери, бери, не стесняйся! Бери, я даже рад.

Виктор сунул полученные деньги в карман, на любопытную фразу заимодавца не обратил внимания. А ведь странно, казалось бы, — чему он радовался, этот Роман Андреевич, раскошеливаясь? Не под проценты ссудил, не другу сердечную помощь оказывал — просто выложил свои кровные при первой возможности, только и всего. А между тем он не оговорился, не слицемерил, играя рубаху-парня. Вероятным секретом неподдельного удовлетворения был, по-видимому, следующий биографический момент: человек впервые за всю жизнь распорядился таким капиталом, причем из собственного кармана, надо учесть. Впрочем, его поразительная щедрость могла объясняться и другими причинами, разумеется. Какими? А для этого нужно знать, с кем дело имеешь, что за человек. Ну, так вот…

Роман Андреевич Волох, фотокопировщик второго разряда, совсем недавно перевалил рубеж восемнадцатилетия и звался не паспортно, а в быту и по дружбе обыкновенно Ромкой, не больше. Свое законное, весомое имя-отчество он сам пустил в ход при знакомстве с работниками цеха, чтоб посолидней было. Однако веселые сотруднички нашли это весьма комичным в сочетании с курносой, кругленькой, будто из-под циркуля, мордахой и вихрами вразброс, а потому закрепили за мальчишкой взрослое величанье на манер прозвища и вечной шутки. Ромка конфузился недолго. Осознав необидную, отеческую подкладку прозванья, он принял его с охотой, как и массу других примет рабочей карьеры, начавшейся три месяца назад.

Он вышел с фабрики, исполненный наивного тщеславия и гордости. Два месяца Ромка отбарабанил учеником — и, разумеется, не бесплатно. Правда, поделенный на две выдачи невеликий стажировочный доход составлял тогда довольно скромную сумму. Нынче же, став разрядником, он отхватил бешеные деньги, деньжищи: восемьдесят шесть рублей, не считая сорока в аванс. Так, может, само количество казначейских билетов ошеломило юного труженика, захлестнуло резонным торжеством? Ответить на такой вопрос Ромка не сумел бы. Однако если сказать за него, то, несмотря на гордые взгляды, какими он окидывал однозначную цифирь магазинных цен, невзирая на чувство крезовской мощи и власти, суть необычайного состояния духа заключалась вовсе не в том…

Испытывая потребность в пешей прогулке, Ромка отмахал несколько трамвайных остановок до фирменной кондитерской. На пути толкнулся и в другие торговые двери, но потратиться на повседневный ширпотреб не соизволил, не рискнул. Зато перед витриной с тортами, пирожными и прочим кулинарным изяществом у Ромки самовольно разбежались глаза. Он долго маялся, прежде чем выбрать из бисквитно-кремовых чудес двухкилограммовую клумбу, а приобретя ее, опять-таки страдал, теперь по причине габаритов и уязвимости покупки. В трамвае или автобусе в часы пик его великолепный торт наверняка смяли бы, травмировали, убили, как ни ухищряйся. Потому Ромка — шире шаг! — пустился пешком, презрев на время городской транспорт.

Идти было далеко, но сроки терпели: мать возвращалась со службы к шести, отец и того позже. Ромка же смену кончал в половине четвертого, так что для подготовки сюрприза имелся полный простор. Однако на этот день он намечал еще и посещение книжного магазина, где надеялся купить для Наташи редкостный сборник, о каком она мечтала всю жизнь. Ромка всю жизнь, точнее — года полтора, пробовал исполнить ее заветное желание, но раньше затея была не по карману. Другое дело теперь. Он ликовал, предвкушая Наташино изумление.

Дома Ромка водрузил торт на пьедестале коробки посреди пустого стола, полюбовался, приплясывая и потирая руки. Потом выбежал на улицу опять и вскоре очутился в той точке города, которая была известна ему понаслышке как центр букинистической торговли. В продаже искомой книжки почему-то не оказалось. Не унывая, Ромка заглянул во дворик по указующей стрелке: прием от населения там, в глубине. Сразу же замелькали вокруг библиофилы всякого сорта с тугими портфелями. И не успел юный покупатель моргнуть глазом, поразиться, как ему тут же крупно повезло. Откуда ни возьмись вывернулся малый, хоть без портфеля, но бойкого облика, руки в карманах кожаной куртки. Прицелившись к новичку, он прострочил скороговоркой:

— На продажу что-либо есть?

— Нет, — сказал Ромка.

— Приобрести желаешь?

— Да, — сказал Ромка.

— Что именно?

Довериться тотчас продувной бойкости малого он поостерегся, тем более у того не было никакой витрины при себе. Но этот ловкач обезоружил и убедил Ромку, признавшись без зазрения совести, что является профессиональным дельцом и что ему ничего не стоит мигом раздобыть любую книжку, какая вообще курсирует в городе.

— Цветаеву надо, — выпалил Ромка тогда.

— Большой серии? Найдется, — заверил профессионал. — А деньги?

— Найдутся.

— Постой минутку.

Он проворно шмыгнул в глубину двора, выудил там нужного человека, представил Ромке, сам тут же исчез. Человек таким же телеграфным образом осведомился прежде всего:

— Цену знаешь? Платежеспособен?

— Не беспокойтесь, — веско ответил Ромка.

— Жди, — сказал человек.

Минут через двадцать — в пору заподозрить неладное — они подошли вдвоем, извинились: мол, съездить понадобилось, — после чего новый делец увлек Ромку в закоулок, раскрыл портфель, благоговейно (по своим соображениям, конечно) вытащил книгу. Она была старательно упакована в газету. Развернули. Ромка взял трепетной рукой бесценный для него том, оглядел сохранность корешка и прочего, обласкал взглядом титульный лист, успел даже поймать в нищенском свете фонаря из середины:

Никто ничего не отнял,

Мне сладостно, что мы врозь…

— Сколько? — приступил он к главному, сильно робея.

— Не знаешь? Полста, — без тени робости хватил спекулянт.

Его шкурная решительность сыграла на руку Ромке. Озлобясь, он стал жестоко торговаться, уже не думая ни о какой морали, совести, неловкости, — с волками по-волчьи, раз на то пошло.

— Тридцать.

— С ума спятил? За Цветаеву!

— Тридцать.

— В крайнем случае пятерку скинуть могу…

— Тридцать!

— Да я сам за тридцать приобрел, парень!

— Меня не касается. Тридцать!

Стойко сражался он, да неумно: перегнул палку сгоряча. Деляга отобрал книжку и, ни слова не говоря, начал опять заворачивать в газету. Он не спешил, все так же благоговел над собственностью: нежно приглаживал обертку, старательно ровнял уголки. Это отступление было настолько медлительным, что Ромка запомнил газетные фотографии и заголовки отдельных статей.