Николай Кузьмин - Где найдёшь, где потеряешь (Повести)

Он откинулся на подушки, натянул одеяло до глаз. Все, разговор продолжаться не может, это ясно. Обидно, Наташа не поняла… Нет, просто он сам не нашел верных слов, ударился в путаную философию. А надо не рассказывать, надо действовать, вот и все! Тогда и Наташа усвоит, и другие люди. Поступки не нуждаются в словах, убеждают своим результатом. Точно! Действовать, действовать, действовать, пока цел!

— Ромка, ты что? Ромка, тебе плохо? — встревожилась Наташа.

Он молчал. Он кусал губы и шумно, яростно дышал…

Действовать в каком-то особом смысле сразу по выходе на работу Ромке не потребовалось. Первым же утром Фролов отшиб охоту к вражде, обезоружил добротой.

— Роман Андреевич! — хорошо улыбаясь, заговорил он. — Выздоровел, Роман Андреевич? Ну, молодчага! Наконец-то… А мы тут за тебя переволновались: в городе эпидемия, да… А посмотри, чего я тебе приготовил. Во, пятнадцать контактов — один только заказ! И еще горлянки по двести тридцать четыре штуки. Надо же нагнать упущенное. По бюллетеню тебе пока гроши.

Ромка, хоть и поблагодарил за отменную работу, но с натугой: что-то ему не нравилось в такой уступчивости Фролова. Однако никаких подвохов, никакого прижима со стороны мастера не последовало и потом в течение девяти дней до конца месяца. В пору было вообразить, что консервативный руководитель спасовал, решил не препятствовать юношеской инициативе, нашел компромиссный и не касающийся Ромки исход. Относя эту перемену за счет личной неколебимости и правоты, Ромка уже начал лелеять проекты агрессии (не все злу нападать!), которая, по замыслу, и Виктора и других копировщиков должна была вовлечь в самоотверженную отдачу фабрике — без долгих перекуров, без дураков. Однако от замысла до свершения большая дистанция…

Шли первые, затишные дни месяца — с обертками вафель, печенья, с конфетными коробками на две краски и тому подобной дешевизной. Радоваться было нечему, но и роптать Ромка не собирался. Как мусорщик, он греб всю эту отринутую квалифицированными копировщиками ерунду, заполнял ею обедненные смены, чтоб не скучать в ожидании лучших заказов, не слоняться по этажам зря. И вдруг досталась шикарная работа: малюсенькая заклеечка к папиросной коробке, табачный листок трех цветов, тысяча восемьсот копировок на одной только пленке. Такой завидный наряд Ромка впервые отхватил.

— Смотри, — сопроводил Фролов свою доброту настойчивым упреждением, — будь внимателен как никогда. Здесь не десяток передвижек, не сотня, как понимаешь. Одну-единственную влепишь криво — день работы насмарку. Так что…

— Понял, понял, — сдержанно сказал Ромка, хотя готов был подпрыгнуть до потолка. — За это не беспокойтесь. Переделаю, если что.

В их комнате Виктор посмотрел задание, посоветовал без зависти своему бывшему ученику:

— Изготовь цепочки, Роман Андреевич. Знаешь? Оно верней будет и побыстрее. Попробуй, хороший способ, испытай сам.

Цепочка снимков и правда имела большое преимущество перед обычным способом размножения. Вместо того чтобы двигать фотоколпак тысячу восемьсот раз, штампуя с одиночного негатива, можно было сделать промежуточный, состоящий из тридцати кадров ряд, и тогда что ни вспышка — три десятка копий, как одна.

Эта явная выгода очаровала бы любого работягу, но Ромке пришлась не по душе. Он знал, что мастер не любит разбираться, каким приемом выполнен заказ, и, поскольку налицо многосотенное число копировок, он так и зачтет их, а не фактические девяносто. Не стремясь к тому, Ромка невольно оказался бы приписчиком, очковтирателем, жуликом, получил бы незаслуженные деньги — по закону, но не по совести. Кроме этого щепетильного соображения им руководило еще и другое: способ Виктора в отместку за скорость требовал добавочных контактов, то есть двух долговременных операций с бездельным перерывом между этапами готовности цепочки. Сам Виктор не терялся в ожидании — покуривал на лестнице или куда-то исчезал. Ромка давно уже не курил и потому отчасти избрал сложный вариант выполнения печатной формы — так объяснил бы всем.

И вот, смакуя редкостность работы, он приладил с помощью окуляров на монтировочном стекле уникальную заклейку. Потом отмотал от рулона пленки нужной величины, распластал одну на подъемной плите машины. Подогнал на исходный рубеж колпак, зарядил его рамами — с негативом и прессующей, зажал их пружиной, задвинул колпак… Словом, он проделал привычные манипуляции, предшествующие размножению, с той только разницей на сегодня, что в приподнятом состоянии духа и с большей ответственностью.

Кстати сказать, механизм фотокопировки ничуть не сложен. Оператор штурвальным управлением выводит колпак, похожий на танковую башню, к расчетной точке плиты, дает кнопкой пуск, по которому она поднимается вместе с пленкой, прижимается к раме, где негатив, после чего там — вспышка лампы, затем обратный ход платформы, новое перемещение по направляющим линейкам — и так далее, так далее… Кому другому нехитрое действо могло бы представиться автоматической нудью, терпимой лишь за хорошие рубли. Но восторженный Ромка, ничуть не страдая от монотонности труда, сумел даже опоэтизировать этот неинтересный процесс, приукрасить выдумкой, расцветить постоянным удивлением и страстью.

Припадая к увеличительным линзам для приладки негатива, он ощущал себя то снайпером на войне, то наблюдателем у перископа подлодки. Баранка перемещения колпака оборачивалась для него штурвалом лайнера, индикатор со стрелкой — секундомером, ведущим счет последних мгновений перед стартом в космос. Полутемная комната, багровые пятна подсветки, гул мотора, пусковая кнопка и относительное одиночество в работе — все это способствовало причудам Ромкиного ума, окрыляло каждую мелочь рукотворчества сопутствующей фантазией. Но даже без мальчишеских ухищрений сама основа труда завораживала Ромку, как шамана былых времен, своей прелестью сильных телодвижений, чувством власти над подчиненной материей. До чего здорово было слушать напряжение мышц, когда перекидывал с места на место грузную, килограммов на двадцать, раму! Каким совершенным и восхитительным казалось человеческое существо — пускай Роман Андреевич Волох, в частности, — умеющее созидать, творить нечто из ничего, пускай даже простейшую этикетку!

Игнорировать букву технологических правил Ромка научился быстро, поскольку видел тому наглядный пример. Владея машиной, как собственной пятерней, Виктор легко успевал отпустить и закрепить стопор, передвинуть колпак в момент холостого хода платформы, на чем экономил три-четыре секунды, которые требовались при последовательности тех же операций. Противозаконное совмещение их с движением подъемной плиты в один присест вообще-то грозило ошибками, браком, но Ромка рискнул втихомолку. Тогда еще Фролов не вел учета испорченным пленкам, и потому, пройдя на свой страх курс подпольной рационализации, Ромка вскоре смог работать со стремительностью Виктора. Но его и это не удовлетворило, не ограничило в темпе. Он пытался напрочь избавиться от последних крох нетерпения, свести цикл копировки лишь к полезному действию, без перебоев На выжидательную стойку возле машины, имеющей свой ритм.