Владимир Добряков - Строчка до Луны и обратно

Ну дед, как загнет! Семьдесят пятый год, а все дела у него, не может своих коровок оставить.

Я здорово огорчился, что дед не приехал. С ним жуть до чего весело. В прошлом году месяц пробыл в деревне у него — чуть не каждый день живот от смеха болел. Его со всех домов сходятся слушать. Только и просят:

— А ну, дед Прокофей, расскажи чего поскладней!

Вот встретили и отгуляли все майские большие праздники, а тут совсем рядышком — и конец учебы. Вообще-то учиться в мае, все равно что маяться. С одной стороны, надо бы как следует поднажать, четверть последняя, можно еще что-то дотянуть, исправить, чтобы год, например, без троек закончить, а с другой стороны, вся живая природа как с цепи сорвалась. «Люблю грозу в начале мая…» Ну, точно! Грозища однажды разыгралась — я даже подумал (может, это смешно, но честно говорю): вдруг, думаю, огромный домина наш завалится? Ничего, выстоял. Крепко сделали.

И все же кое-как дотянули. Школе — конец. Вроде ура кричи — каникулы! В седьмой перешел! И с хорошими оценками, без единой тройки.

А было немножко грустно. Новая школа мне нравилась. И учеба здесь как-то лучше пошла. Но если честно: грустно больше всего было из-за Киры. То в любой час мог увидеть ее в школе. Пусть еще и не очень разговаривали мы, а только так — улыбнемся, кивнем друг другу или спросим, какой был урок, много ли на дом задали. Но даже и эти минутные встречи мне были дороги. Сидишь на уроке и думаешь: сейчас Киру увижу. А теперь как увидишь? Можно неделю ходить, и не встретишь.

Утром специально уселся перед ее подъездом на лавочку — в журнале «Крокодил» карикатуры разглядываю. С места, сказал себе, не встану, пока не дождусь. Не будет же она целый день дома сидеть.

Мимо идет Лешка Фомин. Спортсмен. Плечи шире моих. Двадцать раз подтягивается на турнике. Голубая футболка с олимпийскими кольцами на Лешке, в руках — мяч. Увидел меня — обрадовался:

— Команду как раз собираю. Яшка сейчас выйдет. Игорь Гвоздик за хлебом побежал, через пять минут будет. Сегодня играешь на левом краю нападения. А Гвоздика в центр поставим.

Все распределил Лешка. А как мне уходить — на левом краю играть? Про Киру ведь не скажешь.

— Лех, — говорю ему, а сам чешу в затылке, — такое дело… Не могу я сейчас.

— Чего? — Лешка и рот приоткрыл с обломанным передним зубом. — Глянь — как накачал! — И он сильно ударил мяч о землю. Мяч отскочил и — точно! — до второго этажа взвился.

— Дело, понимаешь, срочное. Карикатуру хочу на конкурс послать. Срок кончается, а… — Я уныло прищелкнул языком. — Еще и темы не придумал.

Лешка подошел, с уважением посмотрел рисунки на странице журнала.

— Можешь так нарисовать?

— Нарисовать — половина дела. Сначала придумать надо. Вот смотрю, вдохновляюсь.

— Ладно тогда, — сказал Лешка. — Вдохновляйся. Нарисуешь — покажешь!

Он пошел дальше, прихлопывая о землю мяч, а я остался сидеть.

«А что, в самом деле, возьму и нарисую». Это я так подумал. И правда, чего время зря терять? Может, до обеда придется сидеть. И достал из кармана шариковую ручку с красным стержнем. А что бумаги нет — не беда. Поля в журнале широкие.

Думал, думал — Лешку нарисовал. Стоит спиной, на майке — кольца, а поднятая правая нога впереди. Это он по мячу ударил. Но левая его нога не понравилась мне. Нового Лешку нарисовал, ногу в струнку ему вытянул, руку резко согнул. Лучше получилось. Эх, голову бы чуть откинуть назад. Был бы карандаш — мигом стер, подправил бы. Ничего, надо руку набивать. Сверху, на чистом поле, новый эскиз сделал. Теперь сразу видно: Лешка по мячу не просто ударил, а шарахнул изо всей силы. Пушечный удар! Куда же попал?.. Впереди ворота с сеткой изобразил. Только в сетке огромную дыру еще сделал, и позади ворот, с мячом у груди, как барон Мюнхаузен на пушечном ядре, летит в воздухе Яшка, который у нас за вратаря стоит.

Но Яшка у меня сначала тоже не очень хорошо получился. Принялся рядом нового рисовать. Рисую, и вдруг слышу:

— Здравствуй, Петя!

Кира — в двух шагах. Вот как увлекся! Не сказала бы «здравствуй» и прошла мимо — я бы, наверно, и не заметил, пропустил бы ее.

— Ты что делаешь?

— Рисую, — говорю. — Пушечный удар Лешки Фомина. А это — Яшка, вратарь. В небеса улетает.

Мое сатирическое творчество, видно, не произвело на Киру очень сильного впечатления. Ее больше интересовало другое:

— А почему у нашего подъезда сидишь?

Тоже — удар в солнечное сплетение!

— Тебя, — говорю, — дожидаюсь!

Но это я сказал таким голосом, который должен был бы начисто исключить подобную возможность. Будто просто пошутил. Не знаю, как поняла меня Кира. Сдерживая смех, она сказала:

— Вот я и пришла. То есть приехала. А теперь уезжаю.

На этом «уезжаю» я и раскололся.

— Куда, — со страхом спрашиваю, — уезжаешь? В лагерь?

Как рассмеется! Прямо слова не могла сначала выговорить.

— В какой лагерь? На лифте обратно уезжаю. Домой. Увидела тебя с балкона, интересно стало — чего тут у нашего подъезда делаешь. Теперь уезжаю.

Я печально взглянул на нее и решился — спросил:

— А почему здесь, у вашего подъезда, сижу? Не знаешь?

— Ho ты же сказал.

— Что сказал?

— Что меня дожидался. Или… — она сделала небольшую паузу, — или ты пошутил?

Дальше играть в молчанку мне показалось глупо.

— Нет, — говорю, — не пошутил.

Кира потуже затянула поясок на цветастом халатике, в котором вышла на меня посмотреть, и, помолчав, спросила:

— Если дожидался… значит, хотел что-то сказать?

Я вздохнул тяжело и печально:

— В школе каждый день видел тебя, а теперь… Вот уже четыре дня прошло. Не видел.

— А я тебя вчера видела, — сказала Кира. — Да! С сумкой шел. Наверно, из магазина. Мне оттуда, — она улыбнулась и, задрав голову, показала на один из балконов на девятом этаже, — все видно.

— Тебе хорошо, — позавидовал я.

— А из окна на кухне вся другая сторона видна. И спортивная площадка. Позавчера смотрела, как ты играл в футбол. Видишь, все знаю о тебе. А балкон наш вон тот, с синим ящиком для цветов. Видишь?! Там еще белье висит.

— Теперь буду знать, — с трудом сдерживая радость, кивнул я. — А в лагерь ты не уезжаешь?

— Нет, не смогу. — Кира сделалась сразу печальной. — У мамы зимой грипп был, а потом осложнение на сердце. Ей тяжелую работу пока не разрешают. Вот сегодня стирку затеяли, а машина отчего-то не включается. Руками приходится. Ты когда-нибудь стирал белье?

— Так, — пожал я плечами, — майку, носки.

— А ты простыню попробуй, — сказала Кира. — Даже не представляю, как раньше без стиральных машин обходились и никаких механических прачечных не было… Ты извини, ладно? Я побегу. А то за мамой смотри да смотри. Сейчас, пока белье вешала, она уже простыню выжимает. А знаешь, как тяжело выжимать большие вещи! Хотя откуда тебе знать. Я побежала.