Владимир Добряков - Строчка до Луны и обратно

Надо ребятам будет показать. Я поглядел в окно, откуда, как и у Киры, была видна спортивная площадка с полем, огороженным невысокой сеткой, и удивился: неужели так с утра и гоняют мяч? Вон и Лешка по полю носится, и Яшка стоит в воротах.

Я завернул рисунок в газету и побежал во двор. Пусть Лешка посмотрит, убедится, что я не свистун.

— Смотри! — подбежал я к Лешке и развернул газету со своим творением на альбомном листке.

Лешка заулыбался, и не только верхний, щербатый зуб показал, но и все остальные — белые и крепкие.

— Вот это да! — выдохнул он. — Ребята, бегите сюда!

Сбились кучей, смотрят, хохочут, Яшку по плечу хлопают и меня, конечно, хвалят. Разве не приятно?

— Дарю, — сказал я Лешке.

— Хотел же посылать.

— Ничего, другой нарисую… Ну, кто тут проигрывает? Кому помогать?

Я скинул рубаху и вспомнил о Кире. Поискал глазами ее кухонное окно, Но, ясное дело, не нашел бы, не определил в длинном, ряду других — какое и где оно, только вдруг сердце у меня екнуло: в одном из окон, в открытой половинке рамы, увидел саму Киру. Сюда смотрит! На меня!

Я поднял руку и помахал ею в воздухе. Никто же не знает, что делаю. Может, жарко мне или специальная разминка у меня такая.

Покосился на окно — и Кира в ответ тоже руку подняла. Молодец! А то бы высунулась от радости по пояс, и давай махать-размахивать. Все понимает Кира.

Наигрались мы, набегались, голов позабивали — больше некуда. Я и рубаху не стал надевать, до того потное и липкое было тело.

Пришел домой, а там — новость: дед письмо прислал. После обязательных приветов и поклонов дед сообщал:

«Не думал, не гадал, что выпадет мне такая полоса, вроде как безработный я теперь сделался, не хуже, чем в Штатах или в какой Италии, где макароны дюже любят. А все Кирюшка — сын Мотьки, которая в прошлом годе одной премии за лен четыреста целковых отхватила.

Думал я, и замены-перемены нет мне. А что вышло? Что Кирюшка, стервец, удумал? Взял ту магнитофону на ремешке и записал на ней всякие голоса природы. Там и птахи у него поют-заливаются, и собаки брешут, и Пугачева Алка над королями распотешается. А самое главное, быка по кличке «Буран» записал в ту пленку. Я хотел в шею гнать Кирюшку с этой его шумовой машинкой, зачем, думаю, нужон мне такой помощник? Стадо, думаю, все разгонит, а то и коровы перестанут доиться. А он упросил, стервец, пожалел его, не прогнал. И вышло тут мое полное поражение на пастуховском фронте. Бык на той пленке до того натурально ревет, что коровок моих будто кто подменил. Идут, глупые, на голос его, не разбираются. А хозяйки говорят — и молоко лучше стало.

Вот что наука та делает. Не зря, видать, Кирюха девять годов на парте штаны протирал. Удумал, головастый! И выходит, он теперь — главный командир коровьей роты. А мне, как ни крути, в отставку подавать надо. Да оно вроде и пора.

И потому, дорогой зять Алексей, внук Петруха, дочка Зина и внучка Наташа, думаю я недалеким днем, как и обещал, прибыть к вам в гости. Остаюсь ваш дед Прокофий».

Когда я лежал в кровати и смотрел в потолок с узкими мазками голубоватого света от неплотно задернутых штор, и сон еще не путал мысли, то весь этот сегодняшний день вдруг представился необыкновенно важным, может быть, самым главным днем моей жизни. С какой-то странной, непривычной нежностью думал я о Кире, что завтра не только увижу ее, но и смогу поговорить, посмеяться, сделать что-то хорошее и нужное ей. Я вспоминал все наши сегодняшние короткие встречи и с радостью убеждался: мне все-все было дорого и приятно, ни одно слово ее или движение не вызывали досады. Все понимала и все делала именно так, как нужно, эта славная, умная, хорошая Кира.

И как только утром проснулся — это вчерашнее светлое воспоминание снова ожило во мне. Но просто лежать и вспоминать я уже не мог. Быстро поднялся и первое, на что посмотрел, — вертушка на балконе. Крутится! Выскочил босиком на прохладный балкон, посмотрел вверх — крутится! И всегда будет крутиться! И всегда буду о ней думать! И буду радоваться! И всегда, как сейчас, с голубого неба будет светить горячее солнце.

Я думал так. Так чувствовал.

Я и представить себе не мог, что через какую-то неделю все вдруг круто изменится и ни радости этой, ни восторга уже не будет. И само солнце на голубом небе светить будет иначе.

Но тогда я не знал этого. Я был полон надежды скорее увидеть Киру. И действительно, увидел. Она вышла из подъезда и дружески кивнула мне. Она не могла поздороваться, потому что я был слишком далеко — сидел на узкой доске песочницы, где вчера двое малышек лепили желтые куличи. Она была уверена, что я сижу не просто так, а жду ее.

Я подошел, и Кира сказала:

— Увидела тебя из окна. Здравствуй!

— Здравствуй! — сказал я.

— Как хорошо, что у нас молоко скисло. Я сказала маме, что схожу за молоком. Ты пойдешь со мной?

— Конечно.

Мы шагали по тротуару, и солнце светило нам в спину. Наши тени были одного роста.

— Что тебе снилось? — спросила Кира.

— Ничего. Крепко спал. Вчера в футбол гоняли.

— А ты вечером думал?

Мне хотелось перейти на шутливый тон, однако отчего-то не получалось. Все же от прямого ответа я уклонился.

— Человек всегда думает.

— Да, — согласилась она и, помолчав, добавила: — Я поздно уснула. Не спалось.

— Тоже думала?

— Тоже, — сказала она. — Петя, у тебя когда-нибудь было так? — И она посмотрела на меня. Это я по тени увидел.

— Твой нос понюхал окурок! — Я засмеялся и показал на окурок сигареты под ногами. — Вкусно пахнет?

Окурок все-таки помог мне почувствовать себя более свободно. А то какой-то уж очень сложный пошел у нас разговор. А Кира, видно, не могла не сказать того, что сказала:

— У меня никогда так не было. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнул я. Это прозвучало слишком серьезно, и я, глядя на наши тени, улыбнулся: — У меня тоже никогда так не было — чтобы шел рядом с девчонкой, плечо к плечу, а видел ее, будто иду сзади.

— Ты фантазер.

— И дед так говорит. Вот приедет скоро — познакомлю.

— И у меня сестра на днях приезжает. Римма. Редкое имя. В Норильске живет.

— У тебя тоже редкое имя. Был где-то царь такой — Кир.

— И не один даже, — сказала Кира. — Но я к ним отношения не имею. Те свирепые цари жили в древней Персии, задолго до нашей эры.

После этой исторической справки и Кира могла уже улыбаться и говорить о разном. Пока стояли в очереди за молоком, я узнал, что ее отец работает экспедитором — возит почту. Сестра — воспитательница детского сада. Два года живет с мужем в Норильске и скоро, видимо, приедет сюда в отпуск. И я рассказал о своих родителях, о деде. Про вчерашнее письмо вспомнил. Кира тоже посмеялась.

Разливное молоко кончилось, осталось только в бутылках. Кира купила два литра. Почти всю сумку заставила бутылками. И еще две пачки творогу положила. Тяжелая оказалась сумка. Кира не возражала, когда я взял у нее сумку. Лишь улыбнулась: