Владимир Кобликов - Топорок и его друзья

Трудно сказать, сколько простоял бы Топорков, зачарованный далями, но в это время на дорогу вышло семейство Зеленовых. Они так были рады приезду гостей, точно встреча с ними произошла на необитаемом острове, где Зеленовы прожили в одиночестве несколько лет. Больше всех радовался Ваня. Он сделался каким-то необычным, странным. Лопушок выглядел старше, казался выше. В глазах его появилась виноватая покорность, растерянность. Лопушок думал, что друзья к нему приехали на минутку и, еще не успев насладиться встречей с ними, он уже с тоской думал о расставании. Лопушок стеснялся своего вида: он был в старых, латаных-перелатаных штанах, в выцветшей рубахе, опоясанной сыромятным ремнем, на котором висела кошелка с бруском, на ногах — резиновые сапоги с отрезанными голенищами. Лучшей одежды для косаря не придумать, но ведь это не станешь объяснять Феде.

— Милости прошу к нашему шалашу, — приветливо пригласила Матрена Митрофановна и указала рукой, куда идти.

— Что ж, — согласился Петр Петрович, — пяток минут посидеть можно. — И направился первым к шалашу.

«Сейчас уедут», — подумал Лопушок и ему даже захотелось, чтобы они поскорее уехали, но Ване стало стыдно за эти мысли, когда Петр Петрович сказал его матери:

— Вот, Матрена Митрофановна, помощников вам привез. Федя с Ларисой будут жить и работать с вами до конца покоса... Знаю, бегаешь взад-вперед: с покоса — домой, из дома — на покос. Хватит. Хозяйствуй дома, а ребята тут и без тебя справятся. Еды они захватили достаточно, так что ни о чем не беспокойся. Митя останется за старшего.

Матрена Митрофановна до того растрогалась, что даже всплакнула.

— Спасибо тебе, Петр Петрович, спасибо вам, ребятки, — благодарила Зеленова, вытирая слезы фартуком.

— А это уже зря, Митрофановна. Зачем же слезы-то?

— С радости.

Лопушка будто подменили. Он стал жуликовато-веселым, приветливым. Он забыл про свою одежду. Обнял Федю и затеял с ним возню.

— Ты что? — сердито спросила мать.

— Мы любя, — беспечно ответил Ваня..

— Собирайся, Матрена Митрофановна, — поторопил Селиванов. — Ехать надо. А вы, друзья, выгружайтесь — и за работу. Отдыхать будете потом. Хоть и называют у нас покосы «курортом», да купаются здесь не в море, а в поту. Но загар будет лучше южного.

Косили Митя и Лопушок. Топорок, Лариса и сестра Лопушка Клава вытаскивали траву из кустов и сушили ее на большой поляне возле дороги.

Отдохнуть пришлось только во время обеда, который приготовила Клава. Искупавшись, ребята уселись вокруг клеенки, которая заменяла стол, и стали обедать. Глядя на Лопушка, можно было подумать, что он вовсе не работал, а отдыхал все утро. Ваня много говорил, смеялся. Лариса, Митя и Клава тоже были свежими, бодрыми. Федя устал, но вида не подавал. После купанья стало легче, но все равно хотелось растянуться на траве и долго лежать, не шевелясь и не разговаривая. Одолевали слепни, оводы, лесные мухи-жигалки. Больше всех им почему-то нравился именно Топорок. Лопушка они почти совсем не трогали, а Феде не давали даже секундной передышки.

— Сядь поближе к костру, — посоветовал Митя. — Дыма они боятся. Когда прокоптишься, отстанут. А сейчас ты для них — самая сладость.

— Меня совсем не трогают, — похвастался Лопушок.

Лучше бы Ваня не говорил таких слов. Словно подслушав Лопушка, неожиданно прилетела откуда-то оса. Она запуталась в Лопушковых косматых волосах. Он никак не думал, что это оса, поэтому стал ее «вытряхивать» из волос. Оса чекнула Лопушка в голову. Ваня от неожиданности вскрикнул, вскочил на ноги и завертелся волчком.

— Будешь теперь знать, похвальбушка, — назидательно сказал Митя.

Лопушок сел на свое место и начал ворчать, потирая укушенное место.

— Больно? — спросил Топорок.

— Как тигра тяпнула.

К концу обеда лицо у Лопушка опухло, глаза заплыли. Без смеха на Ваню глядеть было невозможно.

— Ладно смеяться-то! — беззлобно возмущался Лопушок. — Укушенных, что ли, никогда не видали?

— Хочешь, дам зеркало? — спросила Лариса.

— Давай.

Митя стал отсоветовать брату глядеться:

— Красавчик! Не глядись — ослепнешь. — Митя зашелся смехом.

— Хы-хы-хы. — Ваня скорчил злую рожицу, отошел в сторонку и лег под кустиком в тени.

— Зачем ты его дразнишь? — упрекнула Клава. — Ведь больно ему.

— Пусть не хвастается. Очень ты у нас жалостливая. Завари-ка лучше чайку.

После чая решили отдохнуть полчасика. Топорок хотел спрятаться от слепней и мух в шалаше, но Клава сказала ему:

— Ложись, где ветерок продувает, а в шалаше заедят.

Усталость и сытость сразу сморили Топорка.

Его разбудила Лариса. Вставать не хотелось. Дышалось трудно. Голова от сна на жаре была тяжелая, словно ее залили теплым свинцом.

— Сбегай, окупнись, — посоветовала Лариса. — Только побыстрей. Копнить надо. Туча идет.

...Работали молча, быстро. А туча подходила все ближе, ближе. Вот она проглотила солнце, вокруг потемнело, и наступила зловещая тишина.

Они завершали последнюю копенку, когда вдруг из-под тучи вырвался бешеный ветер. Сверкнула молния, опалив небо и землю ослепительным серебром. И тут же раздался грохот. Ребята еле успели добежать до шалаша.

— Сейчас ливанет, — сказал Митя.

Это был настоящий ливень. Таких Топорку никогда не приходилось видеть. Дождь был неистовым. Бушующая вода понеслась через дорогу в речку. И она, казалось, все смоет: и стога, и кусты, и шалаш. Но шалаш, как ни странно, стоял и даже не протекал.

Усталые косари быстро заснули под шум дождя. Одна Лариса не спала. Она боялась грозы. Прижавшись к Клаве, Лариса лежала с широко открытыми глазами и с ужасом ждала нового всполоха молнии.

...Четыре года было Ларисе, когда ее мать, Наталью Селиванову, убило молнией.

Они шли из Висляева в Ореховку. В лесу их застала гроза. Наталья, растерявшись, решила укрыться от грозы и дождя под старой елью, росшей возле самой дороги. Ель была высокой и могучей. На минутку бы позже подбежать Наталье Мироновне к этой вековой ели, но Селиванова очень, очень торопилась. Она прислонилась к шершавому смолистому стволу в тот самый момент, когда вспыхнуло и будто бы разломилось с сухим треском небо над самым деревом.

Наталья даже не успела вскрикнуть, а только вздрогнула и еще крепче прижала к груди дочь. Упала на землю она как-то осторожно, упала на спину, не выпуская из рук Ларису.

Девочка стала тормошить мать, но она лежала теперь ко всему безразличная, застывшая. Лариса закричала...

Поздно вечером колхозный счетовод Бусоев ехал верхом по дороге, возле которой росла могучая одинокая ель. Завидев ель, конь под Бусоевым вдруг заволновался, заржал тревожно и заплясал на месте.

— Ты чего, Гранит? — удивился Бусоев. — Ну, иди, иди. Нечего дурака валять.