Владимир Кобликов - Топорок и его друзья

— Хороша, — похвалил он искренне. — Весьма хороша. А я еще отказывался. Из окуньков?

— Тройная, дядь Вась. И ершики были, — ответил Лопушок. — Заходи к нам почаще.

— Постараюсь, — усмехнулся Куранов. — Ради такой ушицы десять верст отшагать не жалко.

— Да ладно хвалить-то, — засовестился Лопушок.

— Дождь будет? — спросил Куранова Митя.

— Распогодится.

— Значит, можно косить?

— Косите смело. Ночью, может, еще погремит, а с утра солнце будет. Можете не сомневаться.

Василий Тихонович доел уху, поблагодарил ребят и собрался уходить.

Тут-то Топорок и задал ему вопрос, который давно не давал ему покоя:

— Василий Тихонович, а почему вашу собаку зовут Злодеем? Такая хорошая, умная, а имя какое-то странное.

Василий Тихонович поглядел на Топорка, помолчал и нехотя ответил:

— Так я его назвал в память об одной очень хорошей собаке.

— Расскажите, Василь Тихыныч!

Осенние зори стары и ленивы. Они поздно и долго просыпаются, а то и вовсе пропускают свой черед. И тогда по утрам идут дожди, над землею гоняются холодные ветры и срывают последние листья с яблонь и дуба.

Вася же любил всякую осень. А дождливое, ненастное предзимье всегда напоминало ему детство, сытое предвоенное время, когда живы были его мать и отец.

Осень разгоняла деревенских ребятишек по домам. Первое время Вася подолгу сидел на лавке у окошка, смотрел на улицу. А за окном дождь, ветер, раскисшая дорога... Потом Вася привыкал домашничать, приноравливался к сонливому теплу, к ленивой тишине, к недолгому одиночеству. Вновь возвращалась к нему растерянная за лето привязанность к матери, отцу и маленькой сестренке Нюре.

Вася вставал рано, когда мать начинала топить печку, и бежал, шлепая босыми ногами, за перегородку в кухонное царство котлов, махоток, ведер, мисок, ухватов, садился в угол на крохотную самодельную скамейку и следил, как мать кухарит.

Васина мать думала, что сын приходит по утрам в чулан, чтобы получить зарумяненную пенку, первый блин или душистую шкварку. А он приходил не за этим. Он приходил любоваться матерью. Мать его была статная, рослая и очень напоминала ему красивых барынь на картинках в старинных книжках.

Особенно хороша мать бывала по утрам. Полуодетая, румяная от жаркого пламени, быстрая. Вася смотрел на ее ловкие руки и понимал, почему у красавиц в сказках белые рученьки становились лебедиными крыльями.

Мать часто наклонялась к Васе, гладила его, обнимала.

И тогда Вася слышал запах ее волос. Они пахли утром, жарким огнем, дымом.

Осенью отец возвращался домой рано. Вася, заслышав его тяжелые шаги на крыльце, прятался и выжидал, когда отец войдет в дом, разденется. Тут-то он выскакивал из укрытия и, издав воинственный клич, бросался отцу на шею.

И каждый раз отец говорил:

— Так ведь и до смерти напугать можно.

Летом и ранней осенью Вася редко виделся с отцом и матерью. Он пропадал с одногодками в лесу, в оврагах, убегал на речку, купался, катался на баранах. Домой забегал поесть или спрятаться от придурковатого пастуха Николая.

Каждое лето Николай нанимался в их деревню стеречь стадо. И хоть был ленивым, пастушье нехитрое дело знал хорошо, скотину держал сытой. В насмешку пастуха звали женихом. Коварные молодухи заигрывали с ним, а на свидание ходили к другим парням. Не просто так висляевские красотки улыбочки пастуху раздаривали: за эти-то улыбки он от самого края света мог пригнать стадо на полдник к «Горелому» болоту. Обмелевшее и засохшее, оно находилось рядом с деревней.

Никто не знал, где пастух Николай жил зиму. Он приходил в Висляево недели за две до выгона худой и полинялый. От прошлогоднего Николая оставались только водянистые замутненные глаза и хриплый голос. До самого выгона пастух «подряжался». Он ежедневно устраивал торг с хозяйками. Мужики называли эти торги «пастушьими сходками» и не принимали в них участия. Они знали, что бабы сами справятся с пастухом. А что торгуется он, так пускай себе торгуется. Каждый раз перед самым выгоном Николай сдавался и соглашался стеречь висляевскую скотину на прошлогодних условиях. Соглашался, но обязательно сообщал, что покровские хозяйки платили бы в два раза больше. И все, делали вид, будто верят Николаю.

Первый выгон в Висляеве начинался после обеда. Николай долго и много ел: в этот день пастух уже питался хозяйскими харчами. А пастухов и печников в деревнях кормят обильно и жирно. Для них в каждом доме готовят то, чего даже детям не дают. И все потому, что печник может всякую печку сложить, а печка для дома, что душа для человека. Попробуй плохо кормить печных дел мастера! Он тебе такую печь сложит. И снаружи вроде бы будет приглядистая, и внутри все как положено, и тяга, когда мастер пробный затоп сотворит, хорошая, и жаркость есть. А ушел печник и... началось: или дым в избу повалит, или тепло — на ветер. Нет, с печником дружбу из-за харчей портить нельзя.

Пастухов тоже надо кормить по-царски. Пастух из дома в дом ходит и может ославить. А дурная слава — хуже едкого смрада.

Пообедав, Николай выходил на улицу и брал в левую руку пастуший рожок: старый погнутый горн, с вмятинами на медных боках. Пастух облизывал губастый рот, смачивал языком мундштук, долго прилаживал его к левому краю пухлых губ, набирал воздух, как перед нырянием, пыжился и начинал «играть сбор». Правая щека у Николая надувалась, как футбольная камера, и становилась сизо-красной. Постепенно краснели лоб, нос, шея, уши, а глаза делались испуганными, выпученными. И, как глухарь во время весенней песни, Николай во время игры ничего не слышал.

Неистово трубя, пастух честно проходил по всей деревне, не обращая внимания на то, что все уже давно ждали его выхода. Женщины с трудом удерживали на привязи линялых коров. Застоявшись за зиму, коровы ошалело мотали головами, взбрыкивали, словно необъезженные лошади, ревели, терлись о ветлы плешивыми шеями. По улице пугливыми стаями носились блеющие овцы и ягнята. Во всех дворах брехали собаки.

Наконец, стадо выводили за околицу на большую поляну: «обротка снята, и воля дана...»

Несколько дней Николай приручал стадо: бегал, словно угорелый, хлопал кнутом и надсадно и грозно хрипел:

— Куда?! Куда?! Куда, отрава!

Но вот пастьба окончательно налаживалась. Стадо безропотно подчинялось своему предводителю. Николай теперь не бегал за коровами, а управлял ими ленивым окриком или звонким кнутом. Без подпаска управляться со стадом пастуху помогал его пес Злодей. Про Злодея висляевские остряки говорили: «Умел бы Колькин кобель на рожке дудеть — один, без хозяина, стерег бы».