Леонид Фролов - Полежаевские мужички

— Да нет, — скривил он губы, — у вас везде беспорядок… Просто маме захотелось грибного супа сварить, и я, чтоб напрасно времени не терять, по-быстрому сбегал в березнячок.

— Ну, и понравился маме твой суп? — Митьку выводила из себя способность Алика держаться невозмутимо.

— Отвела душу… А вообще-то у вас в грибах очень низкий процент белка. Вот у нас в Улумбеке грибы на вкус резко отличаются от ваших в лучшую сторону.

— Ну, если ты по канавам собирал зачуханные маслята, так они и от наших грибов отличаются.

Алик артистично вытянул шею, склонил рыжую голову набочок:

— Это почему маслята? Я принес одни белые…

Неслыханная наглость! Да что, Митька не знает, где белые растут, а где о них и слыхом не слыхивали?

Митька не знал, как уличить Алика во лжи. Подкараулить в поле и выхватить корзину: вот, мол, смотрите, сплошные сыроеги? Можно, конечно, и так. Но Алика же не припрешь к стене. Скажет, да, сегодня не повезло, а вот вчера удачно на кустик один нарвался — полную корзину боровичков нарезал. Что промямлишь ему в ответ? Врун, мол, и все такое прочее. А факты где, что врун? Нету фактов, одни предположения.

Но и Алик уязвим, ой, уязвим… Его ахиллесову пяту все Полежаево знает.

И у Митьки как-то само собой вырвалось предостережение:

— Смотри, Алик… В овсы медведь стал наведываться… Не наткнись на него… Один ведь и есть один.

Алик надменно усмехнулся:

— А я в овсы не хожу, — и ботиночком прочертил на земле черту. Как отрезал. Меня, мол, не запугаешь.

Митька не сразу нашелся, в какую сторону и разговор повернуть. Алик, видно, решил, что Митька его берет на пушку. Но Митька про овсы-то как раз и не врал. Медведь действительно повадился в поле, измял вдоль лесной опушки не один загон, обсасывая метелки овса. Конечно, он выбирался из березняка не днем, а дожидался, когда свечереет, когда деревня затихнет, но факт оставался фактом — медведь лакомился овсом.

— Мне не веришь, у мужиков спроси, — настаивал Митька, сознавая, что хоть и говорит правду, а все равно расчет делает на то, чтобы Алика застращать. Какой медведь днем в деревню придет? Он же не с ума спятил…

Алик беззаботно отмахнулся от Митьки:

— Ладно тебе сказки рассказывать. — У него ни в одном глазу страху не было. Он и песенку даже запел самым натуральным голосом — нигде не сглотнул одрога: — «Я медведя не боюсь, я на дерево взберусь».

Митька, все же продолжая начатый тон, пугающим шепотом предупредил:

— Смотри-и… В березняке деревья, сам знаешь, какие. Ни на одно не взберешься… Любое удилищем согнется.

Алик беспечно засмеялся:

— До того пугал, что, наверно, и самому страшно стало? — Он пытливо уставился Митьке в глаза.

Митьке и вправду сделалось не по себе от своего жуткого шепота.

— Ну, смотри, — повторил он припугивание, явно не выдерживая состязания с Аликом. — Мое дело предупредить. А ты поступай, как хочешь.

* * *

Вечером Мария Флегонтовна пришла к Микулиным за молоком, поставила бидончик на застланный клеенкой стол.

— Митя, сводил бы ты моего парня за белыми грибами. Я его посылаю-посылаю, а он мне одни ошметки приносит, все в червях, — чистить начну, так больше половины выбрасываю…

«Вот тебе раз!» — чуть не присвистнул Митька и отвернулся, чтобы Мария Флегонтовна не заметила торжества в его глазах.

Но ее о чем-то спросила Митькина мать, и Мария Флегонтовна переметнулась на другой разговор, тут же, видимо, и забыв о своей просьбе.

Митька слушал их разговор вполуха, потому что Никола орал благим матом и Митька не знал, как его успокоить. И соской-то брату рот затыкал, и зыбку-то зло качал, так что очеп [1] Очеп — пружинистая жердь, укрепляемая под потолком, на которую вешается зыбка. стучал по потолочине, — все без толку. Разревется парень, и сладу нет. Хоть сам вместе с ним реви.

Мария Флегонтовна наклонилась над зыбкой, засюсюкала:

— Колюсенька, ты мой холосенький… Ну, иди ко мне, иди…

И диво ведь: загугукал Никола, улыбка выплыла на лицо. С матерью Марию Флегонтовну перепутал.

Мария Флегонтовна вытащила Николу из зыбки, стала укачивать его на руках. А сама так в Николкино лицо все и смотрела, будто и насмотреться не могла.

Митькина мать засмеялась:

— Вот, Мария Флегонтовна, тебе бы такого!

— Да что ты, Надя, куда мне без мужа-то! Алик безотцовщиной растет, с ним умаялась. Некому и пристрожить… — Она, наклонившись над Николой, прицокнула языком — тот от радости пустил пузыри. — Я уж и с твоим наиграюсь. А с меня Алика хватит. И так от рук отбился совсем… — Она подняла затуманившиеся глаза, вздохнула: — Алику три года было всего, когда Василий помер, Алик и не помнит его. Вот с тех пор и маюсь одна…

Митька сразу насторожился.

Но Мария Флегонтовна смахнула выкатившуюся слезу и заставила себя улыбнуться:

— Ну и натетешкалась сегодня с вашим Николкой, — сказала она окрепшим голосом. — Отвела душу. А он у вас спокойный такой. Только глазенками хлопает да улыбается.

— Ну да, спокойный… — возразил Митька. — Заведется, так ревет и ревет.

— Вот у меня Алик ревун-то был… Спасу не было. И грудь даю — ревет, и качаю — ревет, и на руках ношу — ревет. Вот уж помаялась. Одного вынянчила, а труднее достался, чем иной матери десятеро.

— Избаловала, — сказала Митькина мать и кивнула на Николу: — Не смотри, что маленький, все понимает. Волю с такого возраста дай, так на шею и сядет… — Она наклонилась к ребенку, прищелкнула языком. — Ну, что?

Николка обрадованно забил ногами.

— Ну иди, иди, покормлю.

Митька ни к селу ни к городу задал вопрос:

— Мария Флегонтовна-а, а вы из Улумбека-то почему уехали?

— Да ведь Алику в седьмой класс нынче, а там трехлетка всего.

— В Улумбеке-то? — удивился Митька.

— В Улумбеке. А что? — Мария Флегонтовна, кажется, чего-то заподозрила в его вопросе.

— Да так… А партизаны у вас воевали?

— Какие партизаны? — всплеснула руками Мария Флегонтовна. — Это Алик опять нафантазировал? Ну что ты с ним будешь делать! Больное воображение… — Она заохала и стала жаловаться Митькиной матери на то, что совсем измаялась, живя две зимы с сыном врозь. — Я в Улумбеке, а он в школе в райцентре. У тетки жил, под приглядом, а все равно не у мамы родной. Ой и извелась за два года! Начальству заявление за заявлением писала: переведите, где школа есть. И в район-то писала, и до области-то дошла. На третий год только уважили: говорят, в Березовском районе нужны почтовые работники. Я бы бросила почту, да стаж неохота терять. Дом продала в Улумбеке и не жалею. Здесь и в государственной квартире, да с сыном рядом.

— А Улумбек далеко отсюда? — невинно поинтересовался Митька.

— Где там далеко! В соседнем районе… Согру слышал? Ну вот там и есть. — Мария Флегонтовна улыбалась Митьке: — Ми-и-ть, сходил бы ты с Аликом за белыми-то грибами… Уж больно охота пожарить на масле…