Пётр Столповский - Дорога стального цвета

— Не твое дело! Хочу и поцелую!

Она и вправду впилась накрашенными губами в Зубову щеку. Тот хотел грубо отпихнуть эту прилипчивую неопрятную девку, но тут услышал ее взволнованный шепот:

— Как толкну, прыгай на последний вагон... Ой, сладенький! — тут же взвизгнула она и звонко чмокнула его в губы.

— Сдурела со страху? — зыркнул на нее Панька и брезгливо плюнул.

А длинный до бесконечности состав все набирал скорость, четко отбивая такт на стыках. Но снизу, от самых шпал, уже виден был его хвост. Вот он, совсем уже близко.

— Паня! — Фроська быстро продвинулась вперед, вплотную к Зубову телохранителю. — Паня, ты возле будки никого не видишь? Глянь-ка!

Панька мгновенно напружинился и стал всматриваться в противоположную от идущего состава в сторону, где темнела постройка.

Быстро приближался последний товарный вагон.

«Пора, пора, — застряло в голове Зуба. — Ну пора же!..»

Фроськин башмак больно ткнул его в коленку. В тот же миг Зуб выкатился из-под платформы, вскочил на ноги и рванулся вперед, оказавшись рядом с тамбуром на конце последнего вагона.

— Стой!

Сзади, буквально в десятке метров, часто заухали по гравию Панькины сапоги.

«Только бы не упасть впотьмах, только бы успеть!» — билось в затравленном мозгу Зуба.

Поручни! Зуб кинул свое удивительно легкое тело в сторону, поймал обеими руками поручни и едва не выпустил их, потому что ноги стали волочиться по гравийному полотну.

— Стой, сука! — дико хрипел Панька.

Неимоверными усилиями Зуб подтянулся на поручнях и коленкой достал нижнюю скобу, заменявшую ступень. А сапоги ухают совсем близко. Зубу показалось, что он уловил затылком Панькино дыхание. В следующее мгновение он буквально выкинул свое тело в тамбур.

Зуб оглянулся в тот момент, когда Панька со страшной силой пустил в него нож.

Бум!

Нож впился в доски вагона у самого уха. На голове запоздало зашевелились волосы.

Раскоряченная, оцепеневшая на месте фигура в клетчатом пиджаке и хромовых сапогах таяла в темноте. И пока она, яростная и безмолвная, не исчезла вовсе, Зубу казалось, что он видит горящие, остервенелые Панькины глаза и его ощеренный, искаженный гримасой рот.

Та-та-та, та-та-та-! — торопливо и вроде бы даже радостно стучали колеса.

Зуба стало трясти. Он не дрожал, его именно трясло — размеренно, мощно, безудержно. Голова была совершенно ясная, в ней легко укладывалась мысль, что он спасен, что ему больше не грозит это сволочное кодло, а его все равно трясло. Руки выписывали какие-то идиотские, бессмысленные кренделя, поясница сделалась немощной, как на шарнирах, и едва не переламывалась. Нервы, видимо, были натянуты до опасного предела — он не мог совладать с собой.

Зуб взглянул на блестевший отполированной сталью нож, с черной ручкой, и в изнеможении отвел глаза. Это была его смерть. Вполне реальная, подлая и неумолимая смерть, которая промахнулась. Вот она, теперь ее можно потрогать, чтобы лучше запомнить, какая она бывает.

Ног он не чувствовал. Боясь, что они его подведут, сел на пол тамбура. Так он сидел, стараясь унять дрожь.

Та-та-та, та-та-та...

Все ему казалось враждебным: и нож, и болтающийся на хвосте состава вагон, и сырая ночь, и ущербный, почти не дающий света месяц, и даже этот перестук колес, который до циничности радостно выговаривает:

«Про-па-дешь, про-па-дешь...»

— Гады! — дико завизжал вдруг Зуб, инстинктивно чувствуя, что именно криком он собьет со своего тела оцепенение. — Сволочи, грабители!

Он вскочил на ноги, до боли в пальцах вцепился в торцевое ограждение тамбура и завопил так, словно Панька все еще бежал за вагоном:

— Что, сволочь, попал, да? Попал?! Кому теперь в рыло? Ха-ха-ха! Что?..

Он наслаждался, упивался своими воинственными воплями. Он чувствовал, как проходит трясучка, и был рад, что никто не может увидеть и услышать его психического буйства.

Повернувшись к стенке вагона, Зуб с усилием выдернул нож и, протягивая его назад воображаемому Паньке, заорал:

— На! На, гад! Попробуй еще раз! Ха-ха-ха! Ну, чего ж ты? Кому теперь в рожу?..

20

По обеим сторонам мощно и грозно загудело. От неожиданности Зуб чуть не выронил нож на убегающее назад полотно. Это были стальные опоры. Поезд проходил по мосту через Дон.

«Куда я еду? — встрепенулся Зуб, остывая. — Я ж назад еду! Мне не надо туда, мне — в Сибирь, к дядьке!»

Далеко внизу по воде скользила узкая корка серебряной дыни — новорожденный месяц.

Мост кончился вместе с железным гулом. Поезд снова набирал скорость, вагон раскачивало и подкидывало.

Та-та-та, та-та-та, мне не-на-до-ту-да...

Справа, в сереющем звездном небе, угадывались холмы, которые быстро перерастали в горы.

У-у-а-а! — по-звериному рявкнул встречный поезд.

«Мне не надо туда, мне не надо туда», — засело в голове.

Стремительный встречный пролетел. Подчиняясь не разуму даже, а скорее панически мечущемуся страху, Зуб торопливо положил нож на пол у стенки вагона, перелез через ограждение тамбура и встал на буфер вагона. Где-то здесь должен быть толстый резиновый шланг с ручкой вентиля на конце. Он знал, что если эту ручку повернуть, состав начнет тормозить.

Вентиль очень низко. Поискав глазами опору, Зуб ухватился за край пролома в ограждении и потянулся другой рукой к шлангу. Из-под вагона несся оглушительный лязг. Повернув тугую рукоять, он отпрянул и чуть не полетел вниз — так пронзительно зашипел сжатый воздух.

Поезд не сразу начал сбавлять ход.

«Что я делаю? Я ж поезд останавливаю!»

Казалось, что сердце колотится сильнее, чем стучат колеса на стыках. Зуб слышал, что останавливать поезд — преступление, за которое полагается тюрьма. Только этого ему не хватает!

Он снова потянулся и закрыл вентиль. Шипение как обрезало. А поезд почему-то продолжал тормозить, и паровоз давал тревожные гудки.

Зуб перемахнул через ограждение, стал на подножку вагона и посмотрел вперед. Голова поезда сравнялась с какими-то огнями и постройками. Должно, полустанок. Там-то он и попадется. Надо прыгать.

Скорость была еще приличной. В страшном волнении Зуб присел на подножке, крепко вцепившись в поручень. Земли не разглядеть,

«Только бы не врезаться в столб»,— мелькнуло в мозгу.

Поколебавшись секунду-другую, он отпустил поручень и прыгнул в темноту по ходу поезда.

Ступни ушли в мягкую насыпь полотна. По инерции Зуб сделал два широченных прыжка, не удержался на ногах и кубарем покатился под откос.

Ударившись о твердое, должно, о камень, он вскочил быстро, как кошка. Припадая на левую ногу, то и дело спотыкаясь и падая, побежал в гору, полого уходящую в звездное небо. Короткие гудки подстегивали его как бичом, заставляли бежать все быстрее, И чем выше он поднимался, тем светлее становилось кругом.