Валентина Семенцева - Лист фикуса

На праздник мы немножко опоздали. Уже все дети водили хоровод вокруг ёлки, пели. Мама меня быстренько переодела и подтолкнула в зал. Последовала немая сцена. Дети были в рейтузах, шароварах, свитерах с длинными рукавами.

И вдруг: голые ручки, голые ножки, красивое лёгкое платье и большой белый бант.

Дети не знали, что так бывает, забыли за годы войны и с удивлением смотрели на меня. А лица взрослых вдруг изменились, я это хорошо помню. Они потеплели и засветились, как будто внутри их зажглись свечи, огоньки. Они вспомнили счастливые мирные годы. Мама опаздывала и, увидев, что сюрприз получился, поспешила на работу. А все стали танцевать, смеяться, радоваться. И я вместе со всеми. Меня выбрали королевой. Единственное, что смущало меня, так это голые руки и ноги. Из-за холода и голода все привыкли ходить укутанными.

Праздничное платье мы долго хранили. После войны, когда тоже было трудно с одеждой, мы подарили его маленькой соседской девочке.

В садике было хорошо. Мы рисовали, лепили из пластилина, вырезали фигурки из бумаги. Если за кем-то вечером не приходили, то на большую плиту на кухне, что топилась дровами, клали матрасы, одеяла. Мы, дети, вместе с поварихой и дежурной воспитательницей укладывались там спать одной дружной семьёй.

Как ни хорошо было в детском саду, но я была очень слаба. У меня от голода была дистрофия — это такая болезнь. Как только представилась возможность, меня отправили в санаторий. Мама говорила, что санаторий был в Токсово, на берегу озера.

Я помню, что нас везли в пригородном поезде. На станции, где мы вышли, был высокий зелёный косогор, весь в цветах. Я положила свою куклу и стала собирать по дороге цветы. Когда я спохватилась, что забыла куклу, мы уже далеко ушли от станции, и за моей куклой никто не стал возвращаться.

Что такое комары, я не знала, а их у озера было очень много. Они накинулись на меня. Укусы страшно чесались. Когда к концу дня медсестра обратила на меня внимание, мой вид был ужасен. Медсестра намазала укусы зелёнкой, и я стала вся зелёная. Доктор велела положить меня в изолятор.

Утром, когда я проснулась, то увидела белую чистую комнатку, три кроватки, белые занавесочки, открытое окно. Ветерок с озера приятно дул, дверь была заперта. Ко мне никто не приходил, а я захотела есть. В окно было видно, как другие дети играют у озера.

Через окно я вылезла в палисадник, а там, на кустах, висели красные крупные спелые ягоды. Я попробовала одну, вторую, пока не съела большую часть. Это оказалась малина, и её главврач берегла для своего сына. Представляете, что обрушилось на мою голову? Меня только что не побили.

Мама как будто чувствовала, что у меня там не всё хорошо. Она отпросилась на работе и приехала в санаторий. Что она увидела? Всю в царапках, зелёную, обиженную девочку. Как вы думаете, что мама сделала? Конечно, она забрала меня домой.

Это была первая и единственная в моей жизни поездка в санаторий.

Мы переехали на Турбинную улицу. Дворник еле открыла квартиру, оказалось, что за дверью был лёд. На кухне — около метра толщиной. Лёд отбивали и выносили на улицу. Постепенно все устроилось, в квартире стало чисто, тепло, уютно.

Однажды я почему-то была одна дома. Мама, уходя, закрыла на ключ комнату, а потом квартиру. И пришел папа, а я не могла впустить его в квартиру. Папа выписался из госпиталя и возвращался в свою часть после пятого ранения.

Во время войны все балконы были соединены лестницами. Папа по лестницам забрался на наш балкон на третьем этаже. Но мне было не открыть форточку, не хватало сил. Стояли очень сильные морозы. Папа замёрз и даже рассердился, что я не могу открыть форточку. Но потом он придумал, как нам действовать дружно. Он нажимал плечом, а я изнутри дёргала форточку за ручку. И у нас всё получилось!

Папа передал мне шапку, шинель, вещевой мешок, потом сам пролез в форточку, которую мы тут же закрыли.

Я помню, что мы сидели за столом, во что-то играли и смеялись. Мама вернулась и, открывая квартиру, не могла понять, с кем я разговариваю в комнате.

А потом мы сидели все вместе в тёплой, чистой, уютной комнате в обнимку, рассказывали свои новости и были счастливы, как будто не было войны.

Я хорошо помню январский день прорыва блокады. Мы жили на Турбинной улице, и у нас за домом стояли «катюши» (ракетные установки). Военные, прощаясь с нами, говорили, что ночью нам не придётся спать. И правда, всё небо полыхало, и гремели залпы.

Мой красивый, умный, любимый папа погиб в марте 1944 года под Кингисеппом уже после освобождения города от блокады. Он был ранен в живот. Пришел командир и попросил раненых, кто может держать оружие, помочь им. Папа мог держать оружие и стрелял, помогая товарищам, пока не кончились силы.

Я хорошо помню, как шли войска по проспекту Стачек в мае 1945 года. На площади у памятника Кирову генерал на белом коне принимал парад. Самолёт разбрасывал листовки. А я бегала среди солдат, надеясь найти папу.

1 сентября 1944 года я пошла в школу № 384. В школу меня собирали все знакомые. Кто-то дал военную полевую сумку на длинном ремешке. В ней я носила тетради, и было очень удобно на ней съезжать с баррикады, которая еще осталась около школы. Баррикады были построены поперёк улиц, чтобы не смогли пройти вражеские танки. Зимой их заносило снегом, и получалась хорошая горка, а пешеходам мы, дети, помогали через неё перебираться.

Мама из детского байкового (тонкого) одеяла сшила мне шаровары. Это длинные штаны внизу на резинках. Они были с белыми полосочками: широкой и узкой, но меня это не волновало. Одна соседка дала шапку с длинными «ушами» из овчины. В довоенной корзинке другой соседки была найдена муфта.

Муфту носили на тесёмке на шее, и в неё прятали руки, чтобы они не мёрзли.

А пальто мне сшили из немецкой офицерской шинели, что очень смущало мою маму, но не меня. Я порвала его уже через неделю, повиснув на заборе.