Рудо Мориц - Его большой день

Пастух Матуш поддакивал баче. Не дай бог, если тот разгневается. Ударит, а потом долго будешь ходить сам не свой.

— Конечно, лучше медведю сюда не соваться, назад в берлогу он не попадет! — засмеялся Матуш.

Брнчала выпятил грудь, как борец на ринге, и закричал в сторону отвесных склонов Сухого Верха:

— Если жизнь тебе дорога, медведище, сюда не суйся!..

Эхо с грохотом повторило: «Не суй-ся-а-а!..»

Потом все затихло. Но ненадолго. Откуда-то снизу послышалось слабое:

— Го-го-гооо!

Матуш удивленно посмотрел на бачу. Бача — на Матуша. Потом процедил сквозь зубы:

— Это не эхо, черт возьми! Голову даю на отсечение.

— И верно, — подтвердил Матуш.

— Так что же это такое?

— Человек.

— Человек?

— Выходит, надо ждать гостей, — с уверенностью сказал пастух.

Только Матуш закончил доить, как внизу на полянке показался человек. Брнчала с пастухом уставились на пришедшего.

— Кого это на ночь глядя черти несут? — заворчал бача. Он не любил, когда к нему приходили чужие люди. Среди них попадались такие, что всюду совали нос, брезгливо отщипывали пальцами кусочки сыра и без конца пили жинчицу [14] Жинчица — напиток из овечьего молока, напоминающий кефир. , черпая из котла деревянной ложкой. Поэтому и на незнакомца, который быстрыми шагами направлялся к ним, Брнчала смотрел искоса…

Когда Хорват подошел близко, Брнчала узнал его.

— А тебе чего здесь надо? — удивился он вслух.

Они были почти ровесниками и хорошо знали друг друга. Мальчишками вместе таскали из господского сада яблоки и груши.

— Пришлось уйти из дому, Адам, — наспех объяснил Хорват баче причину своего прихода.

— Пришлось уйти? — повторил бача безучастно. — Пришлось? А от кого, скажи на милость? От кого?..

Здесь, среди природы, эти слова звучали для бачи странно. Здесь не от кого было уходить. Овцы, правда, удирают от зверей, но уже Бундаш, тот ни перед кем не отступит. А его, бачу Брнчалу, и сам медведь не заставит покинуть колибу. Поэтому он никак не мог понять, от кого же Хорват мог удирать.

— Послушай, наступают горячие времена. Фронт приближается. Русские, слава богу, уже под Карпатами. Ну, и ты сам понимаешь, мы не хотим смотреть на все это сложа руки. Опекунов нам больше не надо. Сыты по горло.

Бача не очень хорошо понимал из слов Хорвата, о чем речь, что происходит. Смолоду он был пастухом, потом стал бачей, кормился сыром и утолял жажду жинчицей. Его не очень занимало то, что делается внизу в селе. Для него существовали только овцы, зеленые луга и грозы в горах.

Расспросив у гостя, что нового в долине, Брнчала вдруг заявил:

— Ну, а чем ты будешь здесь заниматься? Я вижу, ты надолго пришел, долго будешь мой хлеб есть. Что же ты собираешься делать? Только полеживать или будет от тебя польза?

Вокруг губ у него собрались лукавые морщинки.

— Буду делать все, что прикажешь. Пасти овец, загонять их… и доить научусь.

— А вот это уж нет, Ондрейко! — замотал головой Брнчала. — Для дойки руки нужны умелые! Вон Матуш у меня уже пятый год, а я только в прошлом году разрешил ему доить. Тонкая работа!

— Тонкая — значит, тонкая. Гнаться за ней не буду. Но вот что я хочу тебе сказать, Адамко… — Лицо Хорвата стало серьезным.

Бача удивленно вскинул веки.

— Может, сегодня, а может, завтра придут и остальные. Ты понимаешь, что я сам тут вряд ли смогу много сделать. Разве что овец буду пасти. А здесь должны собраться все наши люди из революционного комитета.

— Ой-ой-ой-ой! — заохал бача. — Это же целый полк наберется. Тогда уж овцы у меня все останутся целы.

— Как раз теперь, Адамко, как раз теперь-то не останутся. Ведь настоящий мужчина одной жинчицей сыт не будет, ему хороший кусок мяса нужен. А сюда придут настоящие мужчины.

У Брнчалы вытянулось лицо. Но он не сказал ни слова. Да, видно, и вправду другие времена наступили, раз им приходится уходить в горы. Без причины уходить бы не стали. «Что это за порядки? — сказал он сам себе. — Совсем устарели, не мешало бы ввести другие. И несправедливости на свете хоть отбавляй». Вот еще в прошлом году он просил богатых крестьян разрешить ему сшить на зиму тулуп из шкурок их овец, которых он пас. Ему ведь положено, а он ходит в старом, дыра на дыре, вот-вот развалится, достался-то он ему от прежнего бачи. Но они только головами кивали, антихристы… Пришла зима, хозяева обзавелись новыми тулупами, обшитыми цветным шнуром, а Адамко трясся от холода и не мог ни на шаг отойти от печки. А ведь он давно свой тулуп отработал… Ну, теперь пусть гибнут их овцы! Овец богатеев он беречь не станет. Незачем… Не станет — и все тут!

Приняв такое решение, он успокоился и подумал, что Хорват, наверное, голоден.

— Сказать по совести, не сыт, — подтвердил тот. — Не успел даже хлеба кусок сунуть в сумку, так торопился. — Хорват сел на траву и пригорюнился, потому что вспомнил о семье. Как они там? А Никита? Он провел рукой по волосам и поднял голову: — Дай что-нибудь, если есть! Не откажусь и от пареницы [15] Пареница — пареный овечий сыр. .

— Ну-ну… Пареницы захотел! Ишь какой! — сделал вид, что сердится. — Свежего сыру неотжатого тебе дам, а не пареницы.

— Я согласен на все, только давай! — торопил голодный гость. — У меня кишки марш играют.

— Ну что ж, тогда пошли в колибу, а то, не ровен час, отдашь богу душу.

Пастух Матуш внимательно их слушал. Это был молодой парнишка, лет восемнадцати, совсем желторотый птенец. Под носом и на щеках у него едва пробивался темный пушок. Ему очень по душе пришлись слова Хорвата. Он тоже понял, что дела скоро примут серьезный оборот…

Сам-то он частенько спускался в село и слышал, как жалуются люди: «Проклятая война, будь проклят и тот, кто ее затеял!»

Матуш сунул в рот два пальца и резко свистнул. Примчался Бундага, вертя пушистым хвостом.

— А у нас гость, Бундаш, — сообщил он псу, словно тот понимал человеческую речь. — Говорит, еще придут… Понимаешь, Бундашик?

Брнчала завел гостя в колибу. Хорват был невысок, но и ему пришлось нагнуться, чтобы войти в сруб. Внутри колибы было темно и тесно. Здесь пахло сыром, смолой и овчинным тулупом.

Бача сразу предостерег гостя:

— Это тебе не господский замок. Наклоняй голову, не то оштепки [16] Оштепок — копченый овечий сыр. с жердей посбиваешь.

Хорват посмотрел наверх. На длинных палках были развешаны коричневые сыры. Они аппетитно манили его своими темными, закопченными круглыми бочка́ми.

Бача набрал в черпак жинчицы, настругал в нее сыр, из чугунка достал кусок вареной баранины.

— На, ешь! — предложил он гостю. — Даже король Матей предпочитал такую еду любой другой.